Рано зазвонили ко заутреням.
Встает Добрыня ранешонко,
Подпосял себе сабелку вострою,
Пошол Добрыня к заутрени,
Прошол он церкву соборную,
Зайдет ко Марине на широкой двор,
У высокова терема послушает.
А у молоды Марины вечеренка была,
А и собраны были душечки красны девицы,
Сидят и молоденки молодушки,
Все были дочери отецкия,
Все тут были жены молодецкия.
Вшел он, Добрыня, во высок терем,–
Которыя девицы приговаривают,
Она, молода Марина, отказывает и прибранивает.
Втапоры Добрыня не во што положил,
И к ним бы Добрыня в терем не пошел,
А стала ево Марина в окошко бранит,
Ему болно пенять.
Завидел Добрыня он Змея Горынчета,
Тут ему за беду стало,
За великую досаду показалося,
Збежал на крылечка на красная,
А двери у терема железныя,
Заперлася Марина Игнатьевна,
А и молоды Добрыня Никитичь млад
Ухватит бревно он в охват толщины,
А ударил он во двери железныя,
Недоладом[5] ис пяты он вышиб вон
И збежал он на сени косящеты.
Бросилась Марина Игнатьевна
Бранить Добрыню Никитича:
– Деревенщина ты, детина, зашелшина!
Вчерась ты, Добрыня, на двор заходил,
Проломил мою оконницу стеколчетую,
Ты розшиб у меня зеркало стеколчетое! –
А броситца Змеишша Горынчишша,
Чють ево, Добрыню, огнем не спалил,
А и чють молодца хоботом не ушиб.
А и сам тут Змеи почал бранити ево, болно пеняти:
– Не хочю я звати Добрынею,
Не хощю величать Никитичем,
Называю те детиною-деревенщиною и зашелшиною,
Почто ты, Добрыня, в окошко стрелял,
Проломил ты оконницу стеколчетую,
Розшиб зеркало стеколчетое! –
Ему тута-тка, Добрыни, за беду стало
И за великую досаду показалося;
Вынимал саблю вострую,
Воздымал выше буйны головы своей:
– А и хощешь ли тебе, Змея,
Изрублю я в мелкия части пирожныя,
Разбросаю далече по чистом полю? –
А и тут Змеи Горынич,
Хвост поджав, да и вон побежал,
Взяла его страсть, так зачал срать,
А колышки метал, по три пуда срал.
Бегучи, он, Змеи, заклинаетца:
– Не дай бог бывать ко Марине в дом,
Есть у нее не один я друг,
Есть лутче меня и повежливей.–
А молода Марина Игнатьевна
Она высунолась по пояс в окно
В одной рубашке бес пояса,
А сама она Змея уговаривает:
– Воротись, мил надежа, воротись, друг!
Хошь, я Добрыню оберну клячею водовозною?
Станет-де Добрыня на меня и на тебя воду возить,
А еще – хошь, я Добрыню обверну гнедым туром?
Обвернула ево, Добрыню, гнедым туром.
Пустила ево далече во чисто поля,
А где-та ходят девять туров,
А девять туров, девять братиников,
Что Добрыня им будет десятой тур,
Всем атаман – золотыя рога!
Безвестна, не стала богатыря,
Молода Добрыня Никитьевича,
Во столном в городе, во Киеве.
А много-де прошло поры, много времяни,
А и не было Добрыни шесть месяцев,
По нашему-то, сибирскому, словет полгода,
У Беликова князя вечеринка была,
А сидели на пиру честныя вдовы,
И сидела тут Добрынина матушка,
Честна вдова Афимья Александровна,
А другая честна вдова, молода Анна Ивановна,
Что Добрынина матушка крестовоя;
Промежу собою разговоры говорят,
Все были речи прохладныя.
Неоткуль взялась тут Марина Игнатьевна,
Водилася з дитятеми княженецкими,
Она больно, Марина, упивалася,
Голова на плечах не держитца,
Она болно, Марина, похволяетца:
– Гои еси вы, княгини, боярыни!
Во столном во городе во Киеве
А и нет меня хитрея-мудрея,
А и я-де обвернула девят молодцов,
Силних могучих богатырей гнедыми турами,
А и ноне я-де опустила десятова молодца,
Добрыня Никитьевича,
Он всем атаман – золотыя рога! –
За то-то слово изымаетца
Добрынина матушка родимая,
Честна вдова Афимья Александровна,
Наливала она чару зелена вина,
Подносила любимой своей кумушке,
А сама она за чарою заплакала:
– Гои еси ты, любимая кумушка,
Молода Анна Ивановна!
А и выпей чару зелена вина,
Поминай ты любимова крестника,
А и молода Добрыню Никитьевича,
Извела ево Марина Игнатьевна,
А и ноне на пиру похваляитца.–
Проговорит Анна Ивановна:
– Я-де сама ети речи слышела,
А слышела речи ее похваленыя! –
А и молода Анна Ивановна
Выпила чару зелена вина,
А Марину она по щеке ударила,
Шибла она с резвых ног,
А и топчет ее по белым грудям,
Сама она Марину болно бранит:
– А и сука ты, блядь, еретница-блядь!
Я-де тебе, хитрея и мудренея,
Сижу я на пиру, не хвастаю,