– Да ты что, Добрыня? – закричал я. – Ты вообще! Ты же ничего не знаешь!
Я прямо так и представил, как эта сцена будет выглядеть у баснописцев. Ударят они по гуслям и запоют: «И рассказал Елисей Добрыне всю правду горькую. Всю правду горькую о том, что украл Забаву Змей Горыныч, брат его названый. Охватила Добрыню грусть-печаль по дружбе порушенной...»
Лицо Добрыни и сейчас передо мной как наяву. Брови сдвинул, лоб наморщил, глаза нехорошо прищурились. Освободил он меня от верёвки. Как освободил? Дёрнул посильнее, я и упал. А сам смотрит вдаль, поводит могучими плечами.
– Глаза, – тяжело произнёс он. – Мне нужны его глаза!
– Ты хочешь вырвать ему глаза? – испугался я.
– Я хочу в них посмотреть! – не отрывая взгляда от горизонта, сказал Добрыня.
– А! Это другое дело, – с облегчением выдохнул я, снимая с ноги петлю.
– Ну, держись, птица божия, – сказал Добрыня, затягивая пояс. – Мало не покажется.
Он удобнее перехватил копьё и зашагал по тропе. Я заспешил следом. Вдвоём мы такое Горынычу сделаем, такое! Не хотел бы я оказаться на его месте.
Добрыня двигался через лес, не разбирая дороги. Трещали кусты, валились дубы. Я помалкивал. Богатыря лучше было не трогать в таком состоянии. Лес закончился обрывом. Дальше было ущелье, а за ним опять лес.
Добрыня даже останавливаться не стал – рукой повалил старое дерево, оно перекинулось через ущелье. Внизу речка течёт, скачет по камешкам. У меня сразу закружилась голова. А Добрыня ничего, свое копьё перехватил руками для баланса и пошёл. Я с перепугу скакнул к нему на спину – сам не заметил, как это получилось у меня. Добрыня, кажется, тоже не заметил – не шелохнулся, не покачнулся. Дальше идёт. Вот что значит настоящий богатырь! Но и богатырю помощник нужен.
– Послушай, Добрыня, – начал я. – А ты не мог бы показать мне пару приёмов? Ну, самых простых. Я бы тебя со спины прикрывал.
– Успеется, – отмахнулся Добрыня. – Нам важно сейчас Колывана не упустить.
И снова смотрит только вперёд. Брови насупил, губы поджал. Ну держись, Колыван! Ну подожди, Горыныч, не сносить тебе голов. Нет, не так! Не видать тебе своих голов, как своих ушей. Хотя при чём тут уши? Головы же их видят друг у друга. Что-то я запутался. И сразу вспомнил про Забаву. Забилось моё сердце. Давно не виделись. Я очень соскучился. Да и как там она?
– Колывана – это верно, – пробормотал я. – Сам ужасно волнуюсь. Вдруг ей Колыван понравился? Ну, знаешь – деньги, красивая жизнь. Соблазны всякие. Как ты думаешь, может быть такое?
Хорошо, что Добрыня уже дошёл до конца упавшего дерева. Спрыгнул он на твёрдую землю, посмотрел на меня тяжело и спросил:
– Помнишь, что я тебе про дух говорил?
Я сполз с его спины, размял ноги. Как же, такое забудешь! Мы ж тогда по тёмному лесу в логово чудища шли, а Добрыня всё о своём и о своём. А я боялся и, может быть, слушал не очень внимательно. Но на всякий случай осторожно кивнул.
– Так вот им и займись! – сказал Добрыня, а сам достал карту из кармана. Повертел в руках, сверяясь с местом. – А ерунду всякую из головы выброси!
– А чего делать-то? – не понял я.
– Не знаешь, чего делать? – сурово произнёс Добрыня. – Упал-от- жался!
Эх, мог бы и не спрашивать. И так понятно.
– Опять? – спросил я обречённо.
– Не опять, а снова! – насупился Добрыня.
Ох и строгий мне учитель достался.
– Десять раз! – добавил богатырь.
Ого!
– Но... – попытался я возразить.
– Двадцать! – Сказал, как припечатал.
А что остаётся? Я опустился на землю и принял упор лёжа. Двадцать так двадцать. Если это нужно для поиска Забавы.
Добрыня опять в карту уставился.
– Вернёмся, я тебя в дружину определю, – сказал он более миролюбиво. – Там тебя всему научат.
Мне вот только дружины не хватало.
– Знаю, – выдохнул я между упражнениями. – Пока старшие отдыхают, молодёжь порядок наводит, оружие до блеска чистит.
– Не только. – Добрыня сложил карту и посмотрел на дальнюю гору. – Есть много полезных дел.
Ой, чую, сдержит обещание, определит в дружину. А не хотелось бы. Мне и гонцом быть нравится. Сейчас освободим Забаву, я стану героем – и хватит с меня подвигов.
– Ты, конечно, богатырь опытный, многое повидал, – начал я. – Но, кажется мне, слишком уж ты суров...
– Что?! – перебил меня Добрыня, и я прикусил язык. Если я его сейчас назову суровым ко мне, то мне придётся не двадцать, а все тридцать раз отжиматься.
– Я имею в виду... – Что же придумать? Что же придумать? Точно! – К Горынычу!