Какой уютной и домашней мне вспоминалась теперь кишиневская гимназия! Опять новые, незнакомые товарищи, новые, иные, очень важные учителя. Я так был рад, что со мною в классе был Сташа. Конечно, двух Добужинских сейчас же в классе окрестили «Добчинским и Бобчинским». (Я, как младший, был Бобчинский.)
С Потемкинской до гимназии (на углу Ивановской и Кабинетской) было очень далеко: я шел по Кирочной до Литейного пешком, а дальше ехал на медленной конке. Все это путешествие брало ¾ часа. Так как возвращаться после уроков на пустой желудок было утомительно, меня сделали «полупансионером», т. е. я получал казенный завтрак в гимназии. Эти шумные завтраки происходили в полуподвале гимназии, со сводами, где нас кормили кисловатыми пресными пирогами с капустой и унылыми простывшими котлетами, но все-таки это было маленькое развлечение. В гимназии был и пансион, которым заведовал учитель немецкого языка, благодушный Видеман, толстый господин, очень смешно произносивший русские слова. Говорили, что он раз написал в кондуите (журнале наказаний), что один ученик «забрал казенную свечку и сгорел ее в ватерклозете».
Класс наш был невероятно распущен, даже порочен, и учителя, несмотря на всю их строгость (на которую и я тоже, как и другие, скоро перестал обращать внимание), ничего не могли поделать [с учениками — они] шумели, дурачились и дерзили. Одного, особенно непокорного, Балашева, посадили на отдельную парту, рядом с учительской кафедрой, чтобы ему быть под рукой у учителя, но тому это только и надо было. Когда учитель отворачивался, он делал такие рожи (ухитрялся даже надевать на голову носовой платок и изображать старуху), что класс покатывался от хохота, а его изгоняли из класса, но он продолжал гримасничать и через стеклянную дверь. Главной жертвой всяких насмешек и издевательств был добродушнейший второй учитель немецкого языка, Herr Robentisch, с длинной, торчащей вперед седой бородой, красным носом и синими очками, сидящими на кончике носа. Удивляясь ошибкам или озадаченный шалостями, он приговаривал лишь: «Фоть те на, эво как». Эти его слова какой-то шалун ухитрился написать на всех тетрадках классных переводов, которые были вручены учителю. Был большой скандал. Самое строгое, что он произносил, было: «Нехорош мальчик, ноль за поведение». Чего только с ним не делали — раз засунули ему в чернильницу селедку, и на это бедный старик только и сказал свое: «Фоть те на, эво как». Про учителей, как это практиковалось во всех гимназиях, была сочинена длинная пародия на тему «У лукоморья дуб зеленый» с перечислением всех педагогов, где фигурировал и этот немец: «Там на неведомых дорожках Herr Robentisch сидит на дрожках».
Наши гимназические будни были оживлены в ту зиму «чудесным спасением 17 октября»[156] — как официально названо было спасение царской семьи во время крушения поезда на станции Борки — и парадом при приезде царской семьи в Петербург.
Мы всей гимназией были отведены на площадь у Казанского собора для встречи. Вдоль Невского были выстроены учащиеся, и мы, как гимназия № 1, стояли рядом с правоведами на углу площади. Тут мы видели весь длинный ряд экипажей, кативших с Николаевского вокзала в Казанский собор, и самого Александра III, его семью и бесконечную свиту. Наша гимназия заорала «ура» столь звонко, что царь даже испуганно обернулся. А правоведы в припадке патриотического восторга выбежали из строя, окружили медленно двигавшуюся царскую коляску, и один из них, махая своей треуголкой, уронил ее в царский экипаж. Царь, к пущему восторгу всех, «сам» подал ему этот «пирог».
Был очень морозный день, от долгого стояния мы изрядно продрогли и, расходясь после парада, валом повалили в булочную Филиппова и набросились на горячие жирные пирожки с вареньем.
«Праздник крушения», как мы его называли, сделался после этого, к общему удовольствию, еще одним «табельным» днем, свободным от учения.
К гимназии за весь год я не мог привыкнуть, ее казенщина все время на меня действовала угнетающе. Учился я плохо и совсем отстал от других. Опять надо было осваиваться с новыми учебниками, с новыми требованиями. Одно время у нас со Сташей был репетитор, очень симпатичный студент Юдилевич (носивший курчавую шапку волос), но недолго; он попал в какую-то студенческую историю и исчез. Старалась помогать мне моя тетя Ася, но я шел одним из последних в классе…
Очень много времени я проводил со Сташей. О нашем «Наутилусе» мы уже не говорили, но читали много, увлекались по-прежнему романами приключений (в журнале «Вокруг света») и по-прежнему любили Жюля Верна, но теперь с восторгом прочли «Труженики моря» и «Notre-Dame de Paris»[157] Гюго. За этот петербургский год мой горизонт особенно не расширился, и для моего развития вдали от папы этот год ничего серьезного не дал.
156
В этот день 1888 г. потерпел крушение поезд, в котором находился Александр III со всей своей семьей. Благодаря физической силе императора, а также особой конструкции вагона, где находилась царская семья, никто не пострадал.