— Это верно, — кивнул Плавт и обратил свой взор к Макрону. — Переходим ко второму обвинению. Центурион Макрон, почему брод не был защищен должным образом до прибытия неприятеля?
Макрон оторвал взгляд от Максимия, постарался согнать с лица гневное выражение и шумно прочистил горло.
— Потому что этим занималось меньше людей, чем следовало, командир. И, кроме того, в разоренной крепости мы почти не нашли пригодных для работы инструментов — большую их часть сожгли налетчики. Поэтому мы прибыли к броду, не имея ни инструментов, ни времени для того, чтобы вырыть ров и насыпать вал. Лучшее, что мы могли сделать, — это соорудить из поваленных деревьев, ветвей и сучьев заграждение на острове да забить в речное дно на переправе заостренные колья. У нас и топоров-то, считай, не было, так что рубить деревья пришлось мечами.
— Звучит убедительно. Я согласен с тем, что у вас вряд ли была возможность защитить брод лучше. Но почему вы отступили до того, как к переправе подошла остальная когорта? Твой отряд понес тяжелые потери?
— Никак нет, командир.
— Вас обошли с флангов, угрожая окружить?
— Никак нет, командир.
— Так почему же вы прекратили обороняться и отошли? Очевидно, на то были веские основания.
Макрон выглядел удивленным.
— Да, разумеется, командир.
— Излагай.
— Во время второй атаки противнику удалось разрушить часть нашего заграждения, и они готовились нанести удар по бойцам, оставшимся без прикрытия. При этом, командир, враг собирался использовать тяжелую пехоту, построившуюся «черепахой». Увидев это, я понял, что удержать остров мы не сможем и в такой ситуации разумнее отступить, соединиться с центурионом Максимием и попытаться удержать наш берег реки.
— «Черепахой»? — Плавт насмешливо улыбнулся. — Ты утверждаешь, что они построились «черепахой»?
— Так точно, командир. И сделали это достаточно умело.
— О, уверен, так оно и было, центурион. Настолько умело, что смогли обратить тебя в бегство.
— Я не бежал, командир, — резко возразил Макрон. — Никогда не бегал и не побегу.
— А что же ты в таком случае сделал?
— Кажется, в наставлениях такой маневр именуется «отступлением с боем».
— Хм… мы об этом подумаем… — Командующий Плавт бросил взгляд на свои заметки. — А пока перейдем к последнему пункту. Центурион Максимий, готов ли ты утверждать, что твои бойцы защищали берег реки настолько стойко и доблестно, насколько это предписывал им долг?
— Честно говоря, нет, командир. Легионеры валились с ног от усталости. Последнюю милю перед бродом мы преодолели бегом и прямо с марша бросились в бой, не успев даже отдышаться. Люди были вымотаны до предела, а когда они увидели, какое множество врагов собралось на том берегу, намереваясь напасть на нас…
— Ну?
Максимий опустил глаза, глядя на носки сапог:
— Думаю, командир, они испугались. Не были готовы сразиться с таким множеством варваров. Поэтому мы отступили от берега и стали дожидаться подкрепления. У меня не было выбора. Нет смысла бросать когорту в бой, если она к нему не готова. — Он посмотрел на командующего с вызовом. — В любой другой день…
— Центурион, — прервал его Плавт. — Ни о каком другом дне речи не идет. И одного этого хватит с избытком. Ты и твои бойцы продемонстрировали полное несоответствие высоким требованиям, какие налагает на солдата звание легионера.
Прежде чем вынести заключительное суждение, командующий выдержал паузу. Он сделал это не просто ради дешевого театрального эффекта. Плавту хотелось, чтобы эти люди пережили несколько мгновений настоящего ужаса в ожидании решения, касающегося их участи.
— Третья когорта лишается права на пребывание в лагере на шесть месяцев. Со знамен всех центурий будут удалены награды и знаки отличия, начисление выплат будет приостановлено, рацион ограничат ячменем и водой. Приговор вступает в силу немедленно.
Несмотря на полугодовую перспективу тяжкого полуголодного существования, самым сильным чувством, которое испытал Катон, был стыд. Каждому подразделению в армии станет известно, что он вместе с прочими бойцами и командирами когорты пренебрег своим долгом. Куда бы они ни направились, придется маршировать под оголенными штандартами, знаками бесчестья. Тень этого приговора будет лежать на нем куда дольше оговоренных шести месяцев: память о преступлении всегда превосходит срок наказания.
Командующий сложил свои таблички и уже собирался встать, когда Нарцисс вдруг подался к нему и положил руку на его плечо.
— Один момент, командующий.