– Ах! – воскликнула Хомили. – А как же бедные малютки?
– Ну, малютки за эти годы порядочно подросли, – сказал Под.
– Верно, с ней что-нибудь случилось! – сказала Хомили.
– Да, ты права, – согласился Под. Он обернулся к Арриэтте. – Видишь, что я имел в виду, девочка, когда говорил об этих полях?
– О, Под, – сказала Хомили, и глаза её наполнились слезами, – верно, никто из нас никогда больше не увидит бедную Люпи…
– Кто-нибудь, может, и увидит, но не мы, – ответил Под.
– Под, – сказала Хомили серьёзно, – я боюсь. Столько всего сразу случилось. Что нам делать?
– Ну, сегодня мы ничего уже не сделаем, – ответил Под. – Это точно. Можем только поужинать и лечь спать. – Он встал.
– Ах, Арриэтта, – разрыдалась вдруг Хомили. – Гадкая, непослушная девочка! Как ты могла?! Как ты могла разговаривать с человеком… Если бы ты не…
– Меня увидели, – сказала Арриэтта. – Я не виновата, что меня увидели. Папу тоже увидели. И дядю Хендрири. И я вовсе не считаю, что всё так ужасно, как вы говорите. Я не считаю, что человеки такие уж плохие…
– Они плохие и хорошие, – сказал Под, – честные и обманщики – как придётся. Если бы животные могли говорить, они сказали бы тебе то же самое. Держись от них подальше – вот что мне всегда твердили. Неважно, что они тебе обещают.
Глава пятнадцатая
В ту ночь, пока Арриэтта тихонько лежала, вытянувшись на постели под раскрашенным потолком, Под и Хомили проговорили до самого утра. Они говорили в столовой, они говорили в кухне, а позже – гораздо позже – она услышала их голоса из спальни. Она слышала, как открывались и закрывались ящики, как скрипели двери, как выдвигались коробки из-под кроватей. «Что они там делают? – с удивлением думала она. – И что будет дальше?» Она лежала в своей мягкой постели тихо-тихо, и рядом были её любимые вещи – марка с видом гавани Рио-де-Жанейро, серебряный поросёнок, бывший раньше брелоком, бирюзовое кольцо, которое она иногда просто ради шутки надевала на голову, как корону, и – самые дорогие её сердцу – прекрасные дамы с золотыми трубами, плывущие по потолку над мирным белым городком. Лёжа вот так тихо и неподвижно в постели, Арриэтта вдруг поняла, что, конечно, она не хочет всё это потерять, но и другого она терять тоже не хочет; и приключения, и безопасность – вот чего ей надо. А этого-то (говорили ей безустанный шёпот и возня за стеной) иметь и невозможно.
Но на самом деле Хомили просто не сиделось на месте от беспокойства, и она бесцельно выдвигала ящики и вновь их задвигала, чтобы унять тревогу. Кончила она тем, что решила, когда Под наконец лёг, накрутить волосы на папильотки.
– Право, Хомили, – устало запротестовал Под (он уже был в ночной рубашке), – ни к чему это. Ну кто тебя увидит?
– То-то и оно! – воскликнула Хомили, разыскивая в комоде папильотки. – Кто знает, что может случиться? Я не хочу, – добавила она, переворачивая вверх дном ящик и поднимая с полу его содержимое, – чтобы меня застали непричёсанной.
Наконец она тоже легла, и Под со вздохом перевернулся на другой бок и закрыл глаза.
Хомили ещё долго лежала, уставясь на керосиновую лампу; это была серебряная крышечка от духов с крошечным фитильком, плавающим в керосине. Она и сама не могла бы объяснить, почему ей так не хотелось тушить огонь. Наверху, в кухне, кто-то двигался, а обычно в это время там было тихо – весь дом спал, – да ещё папильотки давили ей на затылок. Она глядела – в точности так же, как Арриэтта, – на знакомую до мелочей комнату (чересчур заставленную, теперь она это видела, ящиками, и коробками, и самодельными шкафами) и думала: «Что нас ждёт? Может быть, ещё ничего и не случится; возможно, девочка права, и мы подняли весь этот шум из-за чепухи; мальчишка, в конце концов, здесь только гость; возможно, – сонно думала Хомили, – он скоро уедет, и всё».
Должно быть, она всё же задремала (как она потом поняла), потому что ей привиделось, что она пересекает Паркинс-Бек; была ночь, дул сильный ветер, и поле поднималось перед ней крутой горой; она карабкалась вверх вдоль живой изгороди рядом с газопроводом, ноги её скользили по мокрой траве, то и дело она спотыкалась и падала. Деревья с шумом раскачивались во все стороны, ветви их метались на фоне неба. А затем (как она рассказывала много позднее) послышался треск, словно деревья раскалывались в щепы…
И Хомили проснулась. Она огляделась: всё было на своём месте, лампа по-прежнему горела, и всё же, она сразу это почувствовала, что-то было не так – был сильный сквозняк, горло у неё пересохло, на зубах скрипел песок. Она взглянула наверх.