— Фонари, — обыденно бросил он. — Последняя разработка семьи Никитиных. Совместно с вашим отцом, кстати. Алексей вам не рассказывал?
Я покачала головой, удивленно наблюдая за тусклым свечением. Беседовать с маркизом не хотелось вообще, но любопытство оказалось сильнее.
— И как они работают? Из чего черпают энергию?
— Это частички ливиума, открытого графом Ершовым совсем недавно. Они заперты в сферы из особого стекла, в которых живет крупица воздушной стихии. Род Никитиных наследовал власть над эфиром, чем охотно делится с империей. Говорят, всего через пару лет такие сферы заменят обычные свечи во всех домах Старороссии.
— В вашем доме тоже есть такие? — От любопытства я совсем осмелела и, только задав неуместный вопрос, поняла, что позволила себе лишнего. А потому постаралась как можно скорее загладить вину. — Прошу прощения, ваше сиятельство, мне не следовало быть столь любопытной. Жизнь в Хвойном далека от той, что проходит в Петергофе, и мне не доводилось знать ни о чем подобном.
Стало неловко. Я будто бы призналась перед совсем чужим человеком в том, что не гостила в родовом доме отца почти восемь лет, и детская обида заставила сжать кулаки сильнее. Видно, это не укрылось от министра, который тут же спросил:
— Вы ведь не виделись с графом в последние годы?
Отвечать на этот вопрос почему-то казалось тяжелее всего, но это всего лишь начало, а потому мне следует собраться.
— Нет.
— Долго? — Кажется, маркиз снова наблюдал за мной с нескрываемым интересом.
— Долго. Последние несколько лет. Пять, если точнее. В первые три года моего обучения он проездом бывал в поместье деда, куда мне разрешалось прибыть на каникулы, потом…
— Ясно. — Голос маркиза снова зазвенел ледяными нотками. — Опознать сможете?
Я задумалась. А ведь Николай Георгиевич впервые спросил, смогу ли я узнать отца. И теперь я сама сомневалась. Но память хранила общую черту, которая, как я надеялась, не исчезла, и потому ответила:
— Смогу. Если вы не против, мне бы хотелось поскорее закончить.
Маркиз кивнул. Бережно придержал меня под локоть, пока мы поднимались по скользким после ночного дождя ступеням, и обратился к швейцару, стоявшему в дверях:
— Доброй ночи, Миша. Нас ждут.
Мужчина средних лет склонился в низком поклоне. Ничто в нем не выдало интереса к тому, как мы выглядели. Он даже не позволил себе разглядеть явные следы лесного побоища. Лишь неприкрытое восхищение министром:
— Ваше сиятельство.
Удивленная, я позволила господину Левшину провести меня через едва освещенное фойе к широкой лестнице с вычурными перилами. И все это время думалось о том, как часто Николаю Георгиевичу приходилось возвращаться в министерство в таком виде? А может, это далеко не самое необычное, что удалось увидеть здешнему швейцару?
— Верхнюю одежду оставите у меня в кабинете, — прервал рассуждения маркиз. — Ночью здесь можно найти немногих.
Он снова подал руку, помогая подняться по ступеням, и тут же заверил:
— Но секретарь на месте, она приготовит отвар.
Спорить не стала. Да и какая разница, где можно оставить плащ? Правила приличия? Они давно забыты, учитывая произошедшее возле кладбища. Так стоит ли беспокоиться о меньших условностях?
В приемной нас встретила невысокая девушка лет двадцати. Худенькая, с кукольным личиком в обрамлении светлых волос, она смотрела на огненного мага так же преданно и восхищенно, как и швейцар у дверей. И лишь поначалу во взгляде проскользнула обеспокоенность. Ее выдали ладони, взметнувшиеся к порезу на щеке министра. Но секретарь мгновенно взяла себя в руки, подав ему папку с бумагами. Неужели их связывает не только служба? И может ли эта миловидная девушка быть влюбленной в подобного человека?
Я всерьез тревожилась, не применил ли господин Левшин к служащим то самое внушение, которым не побрезговал в пансионе. Но Николай Георгиевич держался с коллегой крайне сдержанно, лишь попросив:
— Мария, будьте так любезны забрать у ее сиятельства графини Ершовой плащ и приготовить травяной отвар, возвращающий силы после магического воздействия. Мы подождем в кабинете.
Плащ приняли с вежливой улыбкой, заверив, что отвар будет спустя минуту. Но во взгляде секретаря проскользнула неприязнь. Знает о моем отце? Или же просто не желает видеть возле маркиза никого, кроме себя?
Едва мы вошли в кабинет, Николай Георгиевич отошел к дальней стене, проскользнув в распахнувшуюся раздвижную дверь. Ненадолго исчез в темном помещении, из которого мгновенно послышался глухой шум возни и всплеск воды. И спустя всего минуту вышел свежевымытым, в новом костюме, без малейшего намека на недавнее приключение.