Прокопий учил деревенского мальчика Мишу, сына травницы, резать и зашивать пациентов, объяснял, как человек устроен изнутри и снаружи.
Как же давно это было — умер давно святой воин, первый император шагнул из новой столицы прямо в легенды, его дочь устраивала пышные бесноватые балы, где женщин не отличить от мужчин.
А Гранин все еще топтал эту землю.
— Цыгане на нашей земле ведут себя смирно, — меж тем говорил Шишкин, — кому охота, чтобы хутор однажды спалили. Так что лошади в их таборе издалече. Ну а мы никому бумаг на кобыл предъявлять не обязаны, так что ты не думай, барин, хлопот с этим не будет.
Меньше всего Гранин сейчас думал о краденых лошадях, но притворялся, что слушает внимательно.
Над хутором поднимались сизые струйки дыма печей, здесь стояло всего несколько домов, зато огромных, возведенных из толстых сосновых бревен. В передней части большой избы обыкновенно жили люди, а в задней — коровы, курицы, овцы и кони.
Бойкий цыганенок едва не влетел под копыта лошади Шишкина, вытаращил глаза, бросил легкие деревянные салазки и припустил к домам, гортанно стрекоча что-то на своем языке.
Из ближней к краю избы вышел коренастый старик, приложил ко лбу руку козырьком, щурясь на солнце. Шишкин помахал ему — он хвастал, что приятельствует с цыганами, и Гранин не стал уточнять, какой же интерес свел их вместе.
Старик поспешил с высокого крыльца навстречу незваным гостям, следом за ним высыпали из дверей женщины в разноцветных платках, похожие на расписные игрушки, мужчины в мохнатых тулупах, дети, закутанные во что попало. Все они — черноглазые, кучерявые, смуглые — говорили громко и вразнобой.
Шишкин спешился первым, пошел навстречу старику, громко приветствуя его. Гранин так неловко сполз с лошади, что только и радовало: Саша Александровна в его сторону не смотрела, они с Семеновичем с любопытством разглядывали обитателей хутора.
Однако стоило Гранину сделать шаг вперед, как высокая старая цыганка что-то закричала от плетня дальнего дома, а потом двинулась наперерез с явно недобрыми намерениями.
Все смотрели только на старуху, и в наступившей тишине раздался ее резкий сердитый голос:
— Стой, барин, стой. Тебе не рады у нас, — а потом она снова заголосила что-то на своем наречии.
Саша Александровна обернулась на Гранина, хмуря густые черные брови. Угольные глаза яростно сверкали.
— Вы идите, — торопливо сказал Гранин Шишкину, — я вас нагоню. Это… суеверия просто местные.
— Да как же мы вас тут бросим, — воскликнула Саша Александровна с запалом.
Семенович неуверенно закрутил головой, видно было, что такая нежданная встреча его развеселила, но и барышне он противоречить не хочет. Гранин похлопал его по плечу, негромко приговаривая специально для нее:
— Ступайте, голубчик, ступайте. Я скоро. Это же не нападение лиходеев, всего лишь вздорная кликуша.
Снова заговорили разом все цыгане, указывая на Гранина.
Старуха была уже совсем близко, седые лохмы развевались, длинная юбка путалась под ногами, платок сбился.
— Идите же, — нетерпеливо взмолился Гранин и даже подтолкнул Семеновича.
Саша Александровна неохотно последовала за Шишкиным, то и дело оглядываясь, кусая губы, тревожась.
Что же, она его совсем немощным считает? Думает, даже от старушки Гранин отбиться не сможет?
— Тебе не рады у нас, — повторила меж тем древняя цыганка, остановившись в нескольких шагах от него.
Остальные обитатели хутора держались подальше, будто у Гранина была проказа.
— Я же не нарочно, — мягко ответил он, — я не хотел этого.
— Все готовы на что угодно, чтобы вернуть себе молодость, — недоверчиво произнесла старуха.
Он молчал, осененный пониманием, что нежданное и непрошеное проклятие обернулось чудным даром. И снова можно было дышать полной грудью, и не болела спина, и не ныли суставы. У Гранина даже появились планы — построить каменную конюшню и мастерскую. Он хотел увидеть весну и посеять горох и капусту. Хорошо было и в усадьбе, где все относились по-доброму и обращались с ним свободно, будто он был давним знакомым.
В тишине флигеля так легко было забыть о проклятии, а в беседах с живой и веселой Сашей Александровной — о канцлере и страшном Драго Ружа.