Все страдали от усиливающегося голода. Самые отчаявшиеся родители отправляли своих детей за пределы гетто в поисках пропитания, несмотря на угрозу смерти — нацисты убивали евреев без самого элементарного судебного разбирательства.
Никто не описал мужество, проявленное еврейскими детьми в те годы, лучше, чем польская поэтесса еврейского происхождения, Генрика Лазовертувна, в своем историческом произведении «Маленький контрабандист», написанном в 1942 году в Варшавском гетто, где она жила и умерла. Стихотворение как раз посвящено детям-контрабандистам, выживавшим и погибавшим в Варшаве: в нем отдается дань уважения каждому из ребят, из разных гетто в многочисленных городах, оккупированных нацистами, включая Томашув-Мазовецки.
Скорее всего, некоторые родители посылали детей за помощью к своим бывшим соседям, полякам, сочувствующим евреям. Другие давали им деньги или ценные вещи, чтобы те обменяли их у поляков по ту сторону колючей проволоки. Нередко дети также выносили письма, в попытке донести до внешнего мира информацию о масштабах наших страданий. Люди надеялись, что, раз дети малы, у них было больше шансов остаться незамеченными. Ну а если бы их поймали, в доме становилось на один рот меньше.
Австриец по имени Иоганн Кропфич обычно поджидал у потайного входа в гетто и стрелял в детей, когда те возвращались со своей добычей. Их тела переносились на еврейское кладбище и бесцеремонно закапывались в безымянных могилах. Все, что слышали их родители, — это отдаленный выстрел в ночи. И ребенка больше нет.
В свои тридцать девять лет Кропфич был слишком старым, чтобы воевать на фронте, но еще достаточно молодым, чтобы служить полицейским. У него появилась страсть к ночным «охотничьим» экспедициям. Кропфич гордо называл себя кем-то вроде егеря. Он сравнивал детей с барсуками или лисами, которых нужно было отбраковать. Может ли существо, которое делает такие вещи, вообще называться человеком? Несмотря на то что я всю жизнь в силу своей профессиональной деятельности имела дело со всевозможными человеческими слабостями, мне до сих пор тяжело понять, как природа допустила развитие такого страшного дефекта. Кропфич был настоящим серийным маньяком, на его условной совести числятся убийства десятков детей.
Сохранилась его фотография — на ней изображен человек с колючими глазами психопата в нацистской форме. После войны он был повешен как военный преступник. Как жаль, что он умер только один раз. Он заслуживал тысячи казней.
В гетто не увидишь улыбающихся лиц. Особенно среди людей в полевой серой форме, с ножами за поясом и пистолетом, всегда под рукой. В тех редких случаях, когда я отваживалась переступить порог гетто со своими родителями, эти люди смотрели на меня так, как будто готовы были убить нас на месте. Другие, те, что были в строгой черной униформе, со зловещими фуражками и красной повязкой на рукаве — белый круг и свастика посередине, — хотели убить меня еще больше. Всего лишь меня, ни в чем не повинного ребенка.
А все потому, что я родилась еврейкой. До войны евреи составляли около 30 % населения Томашув-Мазовецки. Но из 13 000 евреев, проживавших в городе в 1939 году, к 1945 году выжили лишь 200, пятеро из которых — дети. Удивительно, что я оказалась среди них. Рейзел родила меня почти за год до начала войны. В то время она и Машел жили в Гдыне, городе недалеко от Данцига, в красивом, открытом всем морям и странам порту на побережье Балтийского моря, на севере Польши. Данциг был преимущественно населен этническими немцами.