Annotation
Очерк об Ольге Арефьевой, написанный от первого лица по материалам, размещенным в Сети. Составитель Алексей Корепанов
Корепанов Алексей Яковлевич
Корепанов Алексей Яковлевич
Дочь человечья, или Это я, Ольга
Дочь человечья, или Это я, Ольга
Я родилась на Урале, в Верхней Салде, в обычной семье инженеров. Родители мои учились в Саратовском университете, в Верхнюю Салду маму, с ее красным дипломом, отправили по распределению, папа поехал с ней. Они там прожили год и родили меня - единственного ребенка в семье. Мама занималась метеорологией, а папа, инженер-физик, - метрологией, то есть измерительными приборами. У меня все хорошо сложилось с родителями, в отличие, наверное, от многих.
Но я не чувствую себя человеком с корнями. Я с детского сада ощущала себя чужой в той среде, инопланетянкой какой-то: не могла за себя постоять, не понимала, о чем люди говорят, чего они хотят. А они не понимали и сторонились меня. Вообще, в детстве я была очень застенчивая
И я никогда не была провинциалкой. Даже в Верхней Салде. Вот в этом и была вся моя трагедия. Я была там лебедем, попавшим в стаю утят, - очень и очень не на месте. Я родилась там по какому-то специально подстроенному недоразумению, может, для того чтоб развилось мое качество страдания, сверхчувствительность. Я мучилась, не находила себе места, не могла жить и общаться так, как требовало мое естество.
Когда я была маленькой, мы с родителями гуляли по парку. Началась гроза, громко загремел гром. Был День города, по дорожкам бродили толпы, поэтому я со страху побежала через газон. А он оказался огорожен проволокой, как раз на уровне моего носа, и я ударилась с разбегу. На всю жизнь осталась такая благородная горбинка. Если бы не она, у меня не было бы такой ахматовской внешности. Был бы обыкновенный прямой нос. Может быть, приобретение имело свой смысл?
Я была одиноким ребенком. Ощущала свою заброшенность в этот мир, чуждость, инакость. А мама спрашивала: "Чего ты такая неласковая? Почему все в детском саду, в школе общаются, веселятся, смеются, а ты в стороне?" Все играли, а я не могла себя заставить принять участие в их играх. Не понимала других детей, не могла выйти с ними на одну волну. И то, чем они занимались, было для меня нелепым.
Как, наверное, и всякий, детство свое я представляю в многообразных красках. С одной стороны, - травка, синее небо. Все то, что видит человек, открывший глаза на этой земле впервые. Это оставляет очень глубокий след. С другой стороны, - это все Урал. Было очень мрачно.
В школе я была ростом выше всех сверстниц. По верхнесалдинским стандартам я была слишком тощая и длинная, сутулилась - урод, одним словом. Вообще, воспоминания о школе остались самые неприятные. В школе, где нас, как гвозди, забивали и строили строем, где нельзя было высовываться, человек был винтиком. Мне было очень тяжело. Я не любила давления, хождения строем и вообще нивелирования личности. Мне всегда хотелось к себе особого отношения. И влиться в стаю, коллектив мне тоже не удавалось - я была особняком и вообще не совсем понимала, что делаю на этой планете. В результате я больше была в одиночестве, сидела дома наедине со своими мыслями. Не в последнюю очередь из-за этого я стала певицей, потому что это профессия, в которой ты привлекаешь к себе максимальное внимание. Будь у меня детство более насыщенным вниманием, я бы, может, и не стала бы петь. Хотя кто знает...
Да, пожалуй, главное впечатление детства - это какая-то инакость. Какая-то чуждость, что ли. В той среде, в которую я попала, я была не своя. Когда взрослый человек попадает не туда, это понятней. А я родилась не там - это, видимо, нужно было зачем-то. Самое сильное ощущение детства - это одиночество, отсутствие единомышленников, отсутствие информации, отсутствие компании и непонимание того, чем живут все остальные.
Воспитали меня в чудовищной обстановке. Меня гнобили. Причем, не лично меня, а всех детей организованно гнобили. Глубокая провинция, брежневский застой, да и вообще отношения взрослых и детей... Может быть, кто-то воспринимает это нормально, но для меня это была трагедия - ходить строем, подчиняться, молчать, сидеть, быть как все. Не ходить строем, не подчиняться, не молчать, не сидеть, не быть как все - вот этому меня научила жизнь. Мне пришлось с тех пор очень долго осознавать, что я свободна, что я на самом деле никому ничего не должна, что я на самом деле прекрасна. Тем более что я была всегда застенчивой, не умела общаться, меня считали в школе угрюмой. В школе не давали быть собой. Хотя она объективно не была плохой. И в школе я училась хорошо.
Но уроки литературы - это было что-то... Нас заставляли читать произведения, которые мне не нравились. Часто не нравились от самого факта, что заставляли, часто - потому что детям надо читать детское, а не партийное, и не "Войну и мир". Надо было писать сочинения, которые я ненавидела. На оценку. Против воли. А мне казалось это грубым засовыванием чужих сапог в душу. Я должна была выразить чувства и мысли, которых у меня не было, но они любезно подсказывались учителем. А когда еще и "Малая земля" навязывалась в качестве произведения для чтения и анализа, то вообще нет цензурного слова.
Не думаю, что музыкальные наклонности передались мне от родителей. Хотя у мамы был хороший слух, но не очень сильный голос, а у папы хороший голос, но не очень со слухом. Он мне в детстве тоже пел, и я это очень любила.
Верхняя Салда - это был достаточно центровой город в советское время, потому что там очень мощный металлообрабатывающий завод, эвакуированный из Москвы во время войны. У нас много чего происходило всесоюзного масштаба (как шахматный турнир Остап Бендер устраивал в Васюках). Например, проводились мотогонки на льду. Прямо у нас под окном - стадион, жуткий рев мотоциклов; участники из Прибалтики, из Москвы, из Ленинграда. Было очень круто. К нам, по причине мощности завода, очень нехило захаживали звезды эстрады: цыгане никогда не обходили, это была тропочка их гастролей - была Рада Волшанинова, Петр Деметр... В общем, ДК имени Первого Мая у нас был мощным культурным центром.
Цыгане - это был один из первых моих эстетических шоков. Я безумно их люблю с тех пор, восхищаюсь их музыкой, их песнями. Помнится, тогда мне попала в руки виниловая пластинка с песнями из фильма "Табор уходит в небо", где громко названа музыка Евгения Доги, а на самом деле это обработки народных цыганских песен. Я сняла и запомнила почти все песни, все женские песни. Я их честно выслушивала, карябала русскими буквами, впрочем, у цыган нет письменности, они так и пишут русскими. Все эти "ромалэ-чавалэ", "маляркицы" я знала, пела. Кстати, пела невероятно здорово и похоже. Дома это слышали стены. Однажды шла моя подружка в гости, я в это время совершенно божественно (!) пела какую-то песню, с выкриками, со всеми "хей!", "дай-дара-дара", "ай, нанэ!". Она звонит в дверь посреди песни, я прерываюсь, а она говорит: "А, это ты поешь, а я думала, где-то дерутся..." Такой был первый отзыв о моем пении. Действительно, я тогда здорово пела, сейчас так не могу, может быть, потому, что для меня это все уже состоялось. Трудно войти в одну и ту же воду.
Еще на меня в те годы произвела огромное впечатление Алла Пугачева. Я не знаю другой певицы, которая бы так на меня повлияла. Может быть, это импритинг - то, что попало на глаза в момент пробуждения творческого сознания, то и запечатлелось, но по-моему, и без того она и вправду была единственным великим явлением, выбивавшимся из прокрустова ложа совковой эстрады. Но я не мечтала стать певицей. Это судьба, а не предмет престижа, хотя меня и дразнили в пионерлагере: "Певица! Алла Пугачева!" - с насмешкой, конечно.
Когда я решила заниматься музыкой, а это было в восьмом классе, все были против. Когда мне эта крамольная мысль пришла в голову, на меня очень основательно навалились родственники, родители, учителя, чтобы я не забивала себе голову всякими бреднями. Родители хотели, чтобы я была кем-нибудь обыкновенным. Никто меня музыке не учил. Гитару мне случайно купили родители и очень скоро об этом пожалели. Гитара была ужасная - чудовищные "дрова" производства мебельной фабрики. Из породы нструментов, на которых играть невозможно, и они вообще устарели. Это была семиструнка, с таким чудовищным расстоянием между грифом и струнами, что детскими мягкими пальчиками совершенно невозможно продавить. Мне папа переточил ее верхний порожек под шесть струн - просверлил дырочки, выточил подставку для струн. Колки надо было крутить втроем, с жутким скрипом... У меня с пальцев облезала толстенным слоем кожа, это было жуткое зрелище. Кровь если надо было брать из пальца, то брали из правой руки, а не из левой. Левая - это была жуть. Я долго пилила лады и крутила гриф. Все это безобразие дребезжало и скрипело, но я на удивление быстро начала играть и сочинять. И это оказалось крайне увлекательно.