— Нет, дружище, я лоялен только по отношению к живым венграм, но зато ко всем, невзирая на лица. Речь о Рудольфе, о том, чтобы не мешать ему, когда он, удалившись от публики, вкушает радости личной жизни.
— Ах, вот оно что! — я рассмеялся. — Уж не удирает ли мошенник по ночам с кургана?
— Как раз наоборот! К нему приходит Мари Малярша, и они стерегут мертвецов вдвоем.
Я расхохотался так, что едва не свалился со стула. Как там говорил чепайский святой ткач? «Стройный брюнет знатного роду!» Вот Рудольф как раз и есть стройный брюнет, а по знатности рода с ним вряд ли кто сравнится от Иркутска до Гринвича. Да, что ни говори, чепайский ткач — большой пророк. Ей-богу, надо бы послать министру внутренних дел депешу: пусть выкроит ему местечко. Будет у нас хоть один дальновидный политик.
Ох, не мне бы говорить о дальновидности! Ведь сам я на этот раз оказался слеп, как какой-нибудь министр иностранных дел. Можно же было сообразить, что Мари Малярша, воссоединившись с Рудолем, немедленно обретет в нем венец своей жизни. Нетрудно было догадаться и о том, что стоит Рудольфу вступить на этот путь, как в археологической Македонии ему станет тесно.
Собираясь утром на курган, я хотел позвать с собою попа. Прислуга сообщила, что его преподобия нету дома, видать, к нотариусу пошли, тот за ними посылал, приходи, мол, да срочно.
Я отправился следом; во дворе у нотариуса было полно народу. Мужики и бабы шумели, размахивали руками, я едва пробил себе дорогу к двери. Откуда-то донесся гнусавый голос кума Бибока:
— Вернется, раз я сказал! Потому и заложницу прихватил!
— Что это здесь творится? — я вошел в контору. — Уж не свадьба ли, часом?
Господин Бенкоци, надо сказать, был разряжен так, что вполне тянул на жениха. Белые матерчатые туфли отчищены бензином, полосатые теннисные брюки тщательно отутюжены, с пряжки ремня ухмылялся египетский сфинкс из нейзильбера — вид у него был такой, словно ему удалось сбыть с рук все свои загадки разом, — черный люстриновый пиджак украшала крупная маргаритка; не будь мне доподлинно известно, что юный господин изгнан из почтового Эдема, я сказал бы, что это — летняя астра.
Старый нотариус яростно орал в телефонную трубку, он-де битый час ждет, когда ему дадут окружное полицейское управление, и на мое приветливое «доброе утро!» ответил крайне неприветливо:
— Черт бы тебя побрал вместе с твоим утром! Впрочем, пардон, ты здесь ни при чем.
— Да что такое?
— Мари Малярша сбежала ночью из деревни.
— Если мужу дела нет, то нам-то что за дело?
— Есть ему дело: на рассвете перебудил ревом всю деревню и погнался за ними с вилами.
— Господин нотариус забыл сказать, что ваш Рудольф, господин председатель, составил Мари компанию, — прояснил ситуацию юный Бенкоци.
— Господи благослови, — я спокойно улыбнулся. — С судьбой приходится мириться.
Я с удовлетворением ощущал, что судьба заботится обо мне самыми хитрыми способами. Рудольфа она явно предназначила для того, чтобы избавить меня от обременительной симпатии Мари Малярши.
— Вот как? — кисло улыбнулся нотариус. — А то, что Рудольф прихватил с собой сейф, — это тоже судьба? Со всеми побрякушками пращура Арпада — с золотыми брошками, серьгами, жемчугом, янтарем. Ну и колечко с рубином негодяй тоже решил нам не оставлять. Теперь мне ясно, почему, запирая вчера вечером ящик, он вдруг заявил: «Тысяч на пять динаров потянет». Они уже тогда решили бежать в Сербию.
— Хоть бы Андраш Тот их догнал. — Я рухнул в плетеное кресло, отирая выступивший на лбу пот. Меня волновало только кольцо, но за него я сам был готов нанизать подлеца на вилы.
Со двора доносилось гудение толпы. Потом послышались твердые шаги в коридоре. В дверях появился Фидель, он тоже отирал пот со лба.
— Ну вот, нашли.
Мы трое разом вскочили.
— Вора? — спросил нотариус.
— Женщину? — спросил помощник нотариуса.
— Кольцо? — спросил я.
— Андраша Тота Богомольца, — отвечал поп. — Повесился на том самом дереве, на котором нашли художника семь лет тому назад. Доктор уже вскрывает его в мертвецкой.
Деревенский морг — такое место, где пропадает всякая охота помирать. Деревянный сарай у кладбищенской ограды, предназначенный для беспризорных покойников, которых наверху наверняка встречают осанной и пальмовыми ветвями святые в белых одеждах, а внизу не отпоет даже кантор. Господь бог, разумеется, выплатил бы за них вознаграждение, но смертные не любят ссужать господа бога, хотя уж он-то ни перед кем в долгу не оставался. Деревенская мертвецкая служит еще и прозекторской, для этой цели она оборудована столом на козлах. Кладбищенский сторож разделывает на этом столе заколотую свинью, переворачивая верхнюю доску обратной стороной, так как наружная сторона предназначена для самоубийц. С ними же, как правило, разбирается доктор, он режет их и кромсает во имя науки и порядка, дабы никто не волновался и не сомневался в том, что они действительно умерли.