Мне оставалось лишь порадоваться возможности расширить свои познания о семействе Паллавицини[98], фигурировавшем, как выяснилось, еще в Ветхом завете, черпая из столь достоверного источника; не думаю, впрочем, чтобы сами они были рады признать своим предком Авраама. Я вновь обратился к оратору с кошутовской бородой:
— А что, Палович этот — важный господин?
— Дюже важный, сударь, уж такой важный, что через его никак моста над Тисой не сервитируют.
Рудольфа бы сюда! Нет, не престолонаследника, а денщика, моего высокоученого Рудольфа. Он наверняка знает, что такое «сервитировать», а я вот понятия не имею. Все-таки я спросил: это как же? Денег не хочет давать, что ли?
Слово опять взял Андраш; надо полагать, он был сильно зол на Паловича, так как голос его скрипел сильнее обычного:
— Это бы, сударь, полбеды, налоги-то народ платит, с энтих налогов правительство могло бы и мост построить, кабы и в правительстве собаки не сидели. Да беда-то в том, что тут Палович командует, а ить он что говорит? Он говорит: не будет вам моста. Ему, глядишь, тоже пришлось бы налог с моста платить, а на кой ему энто надоть? И не будет здесь никакого моста, пока старый Палович не подохнет, кто бы там чего ни болтал.
Раз уж дошло до обмена мнениями, я был не прочь узнать, как судят мужики о мировых проблемах, из-за которых городские патриоты глотку друг другу перегрызть готовы. Но ожидание мое было обмануто, у меня нет пятидесяти лет в запасе, а между тем мировая война, к примеру, станет предметом разговоров никак не раньше. К тому времени юноши состарятся и только тогда поведают следующему поколению, что им довелось испытать в сербских горах и на польских равнинах. Что касается моих стариков, то для них отечественная история остановилась на престолонаследнике Рудольфе, а мировая — на русско-японской войне, хотя излюбленная их тема — буры. («Буряки вот тоже были народец мелкий, а побеждать умели», — задиристо говаривал кум Бибок кривому Митёку, здоровенному верзиле, которому кум Бибок едва доставал до пояса.) Не то чтоб они вовсе не слыхали, что с тех пор еще что-то происходило, но какой интерес говорить о том, что все: и так знают? Вот Мария-Терезия — дело другое и пращур Арпад — тоже, тут не всякий знает, что к чему, тут и в семьдесят лет можно порассказать много новенького. (Меня, к примеру, глубоко поразило известие о том, что на «Тороянской» войне сражался венгерский капитан по имени Аг Иллеш. Правда, лет мне всего лишь сорок — неудивительно, что я многого не знаю. И все-таки есть у меня подозрение, что этот Аг Иллеш — не кто иной, как Ахиллес из Троянского цикла, пересаженный кумом Бибоком на венгерскую почву.)
Слово «родина» они упоминают крайне редко, да и с чего бы? Налоги платят «гасадарству», войну устраивает кайзер («сами знаете, как кайзера не стало, и войны некому затеять»), родина же присутствует только в детских стишках на школьном экзамене: «Слово чудное „отчизна“, всем нам мать она родная». Тут на глазах выступают слезы и катятся-катятся по морщинистым щекам: что-то сталось с нашей бедной матерью? Руки-ноги поотрезали злодей, расправились с ней, как с пасхальным барашком. Но вот экзамен окончен, ребенок идет либо в пастухи, либо в батраки, кому как по божьему соизволению на роду написано (судебный исполнитель — и тот божья тварь, тут уж ничего не попишешь, со Всеблагим не поспоришь), а «родина» благополучно забывается до следующего экзамена. С теми же, кто слывет «большими патриотами», разговаривают только в случае крайней необходимости, ибо так называют людей болтливых, въедливых и приставучих.
Что же до «политического положения», о котором беседуют в культурном обществе, то здесь об этом и речи нет, разве что кто-нибудь из городских скажет во время выборов — так ведь это их хлеб насущный. Ну а здесь, если «положение» — так это о бабе, только это уж их бабское дело, а мужикам и без того есть о чем перемолвиться. О налогах — пожалуйста, еще со времен короля Иштвана Святого; о «воде» (так здесь называют реку), лениво текущей меж зарослей ивняка и пенящейся едва заметно — совсем как крестьянская жизнь течет; о гудящих пароходах и баржах, что снуют взад-вперед, а после них всего-то и остается, что легкая рябь, да и та разбивается, набегая на обрывистый берег; о поросятине, которая, слава те господи, здорово выросла в цене, в прежние-то времена дом можно было купить за ту цену, что нынче за паршивого поросенка дают; о сапогах, за которые в городе, того и гляди, запросят как за цельного быка, так их и разэтак; но прежде всего — о земле, единственной и вечной, которую почитают, как мать, любят, как жену, и ласкают, как ребенка. Андраш Тот Богомолец так и светится от удовольствия, когда лопата его врезается в жирный перегной, он берет горсть земли, растирает ее между ладонями, нюхает и, кажется, даже пробует языком, как посланник Арпада, сын Кушида[99], за тысячу лет до него.
98
Паллавицини — итальянский род, известный с XII в., насчитывавший много военачальников, писателей, художников.
99
Кушид (Кутан) — один из вождей совета венгерских племен, занявших в IX в. Карпатский бассейн, соратник Арпада.