— Это вам, за тот ваш прекрасный букет.
— А я ведь знала, — она приняла цветы и прижала их к сердцу, — сказывал же святой человек.
От ужаса меня бросило в жар, и я бежал оттуда, словно спасаясь от погони. Не хватало только, чтоб Мари Малярша сочла меня венцом своей жизни.
Я же не высокий, не статный, а так себе, среднего роста. И роду я отнюдь не знатного, дед мой был чабаном и застрял в чистилище. Это ведь тоже святой человек сказал! Был бы он знатным господином, непременно попал бы в пекло. Возьмите хотя бы Дантов «Ад», там нет ни одного плебея!
До почты я добрался благополучно, не встретив ни доктора, ни господина Бенкоци. А вот на самой почте мне не повезло. В клетушке сидела госпожа Полинг. Она встретила меня известием, что Андялка нездорова.
— Ничего серьезного, — ласково успокоила она меня; должно быть, на лице у меня был написан ужас. — Вечно сидит без воздуха, вот голова и разболелась!
— Андялке бы надо побольше двигаться, — я тут же попытался использовать положение.
— Так-то оно так, да только нет у нас возможности гулять вдвоем, — посодействовала мне госпожа Полинг с поистине драгоценной для меня материнской заботой, — а в деревне молодую девушку не выпустишь одну.
Тут я понял, что о прыжках через костер на Иванов день матушке Полинг неизвестно. Что ж, матушка матушки Полинг тоже в свое время чего-нибудь да не знала.
— Я был бы счастлив, сударыня, время от времени составлять Андялке компанию, я сам стал бы более легок на подъем, а то ведь у меня тоже малокровие.
— Да неужто, господин председатель, как это мило с вашей стороны! — матушка Полинг всплеснула руками. — Андялка сразу выздоровеет, как только это услышит!
Не знаю, забыла ли матушка Полинг преподнести дочери это лекарство, или головная боль на этот раз оказалась слишком упрямой, во всяком случае. Андялка недомогала до самого вечера. Назавтра, как только занялась заря, я уже был на чердаке, но цветочкам пришлось удовольствоваться утренней росою — Андялка не показывалась. Зато кто-то начал упорно ломиться в наши ворота. Весь дом еще спал, поэтому я сам отправился объясняться с ранним гостем.
— Кто там?
— Я.
— Кто это «я»?
— Ну я он и есть я, собственной персоной.
— Что вам надо?
— С господином председателем хочу перемолвиться.
Тогда я открыл ворота.
— Ба, да это Бибок! Неужто вы уже встали?
— Да мы, изволите видеть, и не ложились нынче. Всю-то ночку проработали напролет. С толком поработали, слава тебе господи, в курганнике-то черепов — чудеса да и только! Вот я вам и докладаю собственной персоной. Чего там, говорю, порадуем барина пораньше.
Что до радости, то с ней обстояло примерно так же, как у того подмастерья перед поркой: мне хотелось как можно скорее отделаться. Предчувствия меня одолевали самые мрачные.
— Где же вы их нашли, эти черепа?
— Какой где. Были и такие, что без лестницы не достать.
— И все целые?
— Кое-где ажно кожа цела.
— Что-о? — остолбенел я. — Что это за черепа?
— Да разные, дьявол их разберет, в темноте-то. Вам бы, сударь, самим пойти да взглянуть.
— Сейчас приду, ботинки только надену.
Курган и в самом деле был усыпан белевшими издали черепами.
В старых молитвенниках так изображали Голгофу.
Мать честная, уж не раскопали ли эти жулики старое холерное кладбище?
Когда я приблизился к «горе черепов», с души у меня камень свалился. Человеческих черепов там не было, зато неразумные животное были представлены лучше, чем в зоологических залах Национального музея. Лошадиные, коровьи, собачьи черепа, черепа йоркширских свиней, македонских мулов и, кажется, даже череп верблюда. Все они лежали рядком на траве, а над ними, словно два шамана, стояли, опираясь на заступы, кум Бибок и Марта Петух, преисполненные молчаливого достоинства; вокруг простиралось поле, блестевшее капельками росы, ночные шорохи уже стихли, а дневные голоса еще не проснулись, на небосвод взбиралось оранжевое солнце, а путь ему прокладывала верная служанка — предутренняя звезда в серебристом одеянии. В этой картине определенно было что-то язычески-венгерское. По стилю вполне сгодилось бы в «Мифологию» Ипои[122].
— Черт возьми! Что вы тут наделали, мужики?
— Уж никак не меньше тыщи пенге[123], — Марта Петух разрушил идиллическую картину сугубо современным намеком. — Андраш не в счет, ишшо ночью в город на; телеге поехал, да и бросил он службу-то.
— Не об том разговор, — перебил кум Бибок весьма серьезным тоном. — А об том разговор, что мы честь спасли.