- А! Ласточкин! - воскликнули в одно слово Аграфена Петровна и Осип Ильич.
- Что скажешь, любезный? - продолжал последний начальническим тоном.
- Ничего, ничего-с, Аграфена Петровна; так зашел, гулял-с.
- И зашел очень кстати, - прошептала Аграфена Петровна. - Что новенького? - заговорила она громко, обращаясь к улыбке.
- Все по-старому, ничего-с, обыкновенно все так идет, как шло-с.
- Ну что стоишь? положи, брат, шляпу.
- Я на минутку-с зашел только проведать о вашем здоровье-с и об Аграфене
Петровне-с.
- Да что, я думаю, и чай? Скоро и семь? Эй, Машка! поставь самовар. Останься у нас чай пить.
- Чувствительнейше благодарю-с, Аграфена Петровна, нельзя-с: есть кой-какие делишки.
- Ну какие там у тебя делишки! Оставайся. Улыбка повиновалась и, покашливая, села.
- Что Анна Афанасьевна? Давно ты у нее был?
- Третьего-с дни только из Гостиного пришла, а я в дверь-с: купила шелковой материи по четыре рубли аршин пюсового цвета с отливом; холстинки-с для дочери; да платочек, так не самой большой, розовый-с.
- Видно, есть чем жить, Осип Ильич, не по-нашему! Только и слышу, что в
Гостиный ходит - по четыре рубли аршин материи себе покупает! Видно, побочные есть доходцы: с одним жалованьем-то не нафинтишь много. Ну, а муж?
- Не совсем доволен был-с, упрекал, что дорого, мало торгуется-с.
- Старый дурак женился и такую волю дал, что смотреть противно, и поделом ему.
Она ему даст себя знать. А экзекуторша что?
- Антон Михайлович дрожки заказал ей круглые-с, вроде маленькой колясочки-с, с крышкой от дождя, и к лошади приценяется-с, рассказывал об этом прошедший раз в департаменте-с.
- Завтра доклад, - поморщиваясь, начал Осип Ильич. - Что, брат, переписал то отношение, о взыскании?..
- Готово-с, утром предоставлю.
- Полно, Осип Ильич, об отношениях ваших: и в присутствии успеете наговориться. Слава богу, много есть времени… Нет ли чего-нибудь еще новенького?
- Чиновник, который недавно определился к нам-с, без жалованья-с, - изволили слышать? - из ученых, в университете обучался и собственный экипаж имеет…
- Знаю, знаю.
- Так он вчерашнего числа приехал в департамент позже одиннадцати часов и, с позволения сказать, в клетчатых брюках, в таких вот, что простые женщины на передниках носят, пресмешные-с!
- Вишь, какой барчонок! Послушай-ка, Елисей Федотович! - Аграфена Петровна встала, взяла за руку улыбку в вицмундире и отвела в сторону.
- Знаешь ты Средневского?
- Никак нет-с. Что это, чиновник?
- Какой чиновник! Живописец.
- Никогда не встречался-с!
- Тем лучше. На днях утром отправься к нему как ни в чем не бывал; скажешь, что наслышался о нем, желаешь-де списать с себя портрет, - да смотри, ни слова о нас!
Слышишь ли? Сохрани боже, чтобы ни малейшего подозрения не было, что мы тебя подослали… Покуда будешь с ним говорить о цене, о том, о сем, а сам незаметно, знаешь, и осматривай все. Он живет с старухой матерью, но нет ли еще кого в комнате, не сидит ли тут барышня, этакая черномазенькая, и как с ней обращается живописец и мать его, и как барышня эта смотрит на живописца… Все подметь, прислушивайся также, что они говорят, уши-то навостри да смотри в оба.
- Хорошо-с, Аграфена Петровна; а кто эта барышня? смею спросить.
- Тебе до этого дела никакого нет. Исполняй только, что велят.
- Слушаю-с.
- Да смотри, все со всеми подробностями и ту же секунду перескажи мне.
- Больше ничего-с?
- Ничего.
- А насчет портрета, так это для шутки-с?
- Разумеется. Это только, чтоб иметь претекст взойти к нему; скажешь, что подумаешь, после зайдешь… мало ли что можно сказать!
- Извольте, с великим удовольствием-с.
- Да смотри, осторожней… Выпей еще чашку чая, да сухариков-то возьми… А об этом, что я говорила, никому ни гу-гу.
- Будьте спокойны, что касается по части скромности-с…
- То-то, а уж и я тебя не забуду.
Улыбка низко поклонилась.
"Ох, смерть хочется мне понасолитъ этому молокососу! - думала Аграфена
Петровна, - пренебрегает чиновниками! живописишка, пачкун, дрянь! Высоко голову занес, пригнуть надо: если бы его проучить хорошенько… вот славно бы! Узнал бы, голубчик, что значит не хотеть списать портрета с Аграфены Петровны".
"Совершенно запутанное обстоятельство! - думала улыбка, - какая-то барышня, живописец, старушка, донести обо всем… А впрочем, мне что до этого! Видно, Аграфена
Петровна знает, в чем дело. Исполняй, что велят, да и баста! Ведь она сказала, что меня не забудет!! А Осипа Ильича ведь она держит в ежовых рукавицах!"
Осип Ильич думал: "Какими бы это средствами поскорее дослужиться до действительного статского советника?"
ГЛАВА V
Не то благо, что делает счастливым, но то делает счастливым, что благо.
Фихте.
Чиновница Теребеньина была права. Софья всякое утро просиживала по нескольку часов у старушки Средневской, строго исполняя совет Карла Ивановича, который, несмотря ни на какую погоду, непременно всякое утро советовал ей ходить гулять.
Надежда Сергеевна, говорят, была очень довольна продолжительными прогулками своей дочери, тем более, что Карл Иванович аккуратно всякое утро посещал ее по долгу доктора. Обращение Надежды Сергеевны с дочерью сделалось с этого времени заметно лучше.
Софья оживала. Мать живописца так любила ее! Старушка часто говаривала ей с этим пленительным простосердечием простой женщины, у которой - что на уме, то и на языке: "Родная моя, вот как ты да мой Саша со мною, так, право, мне и ничего не надобно".
И она не замечала, что на лице Софьи выступала краска от этих слов; ей и не приходило в голову, что тут есть от чего краснеть молодой девушке.
Чиновница Теребеньина была права: старушка, точно, говорила Софье Николаевне ты, и если бы еще знала Аграфена Петровна или Осип Ильич, что об этом сама Софья просила ее! Чепчик с кружевами и манишка, точно, были подарены ею Палагее
Семеновне; но Аграфена Петровна, по свойственной ей привычке украшать рассказ, прибавила, что этот чепчик куплен на Невском в магазине, хотя он сделан был, как и манишка, собственными руками Софьи. Она шила эти вещи по ночам, и то еще со страхом, чтобы об этом не узнала мать ее. Что же касается до подаренного ею ситца, то это принадлежало также к украшению рассказа почтенной чиновницы. Надобно было видеть восторг старушки, когда Софья отдавала ей свои подарки и сказала, что это ее труды.
- Вот, Саша! - говорила старушка сквозь слезы, - порадуйся, друг мой! вот бог дал мне на старости кормилицу. Он, милосердый, даст и тебе счастье, моя родная, - продолжала она, обращаясь к Софье, - за то, что ты так утешаешь старуху, что ты не гнушаешься бедными.
И Софья в эту минуту, точно, была вполне счастлива. - Да какая ты рукодельница, моя матушка! Посмотри-ка, Саша, а? (старушка рассматривала свой чепец). Какой нарядный! В воскресенье же обновлю его к обедне.
Все это происходило чрез два месяца после описанного нами первого дня знакомства Софьи с Палагеей Семеновной.
Между тем Александр трудился над своей Ревеккой. Картина его шла чрезвычайно удачно; он был весел, как дитя, отказался от выгодных заказов, для того чтобы посвятить все время на свою любимую картину. Старушка кой-как перебивалась: она получила за треть свой пенсион, и у нее оставались еще деньги, вырученные Александром за портрет какой-то сорокалетней барыни с розой в руке, писанной им в последнее время.
Еще раз чиновница Теребеньина была права: Александр писал свою картину в присутствии Софьи. Софья, казалось, уже принадлежала к их семейству; без нее было скучно старушке: так она привыкла к ней в самое короткое время. Если день или два ее не было, Палагея Семеновна тосковала; покачивая головой, она беспрестанно говорила: "Что это сделалось с моею Софьею Николаевною? сколько времени не видать ее! не занемогла ли она, моя голубушка? Сохрани бог!.." Александр тоже в тот день, когда не приходила