Есть и в нашем состоянии девушки хорошие, добрые. Сашенька, друг мой, если можешь, оставь свои мысли - и мы хоть без денег, а все-таки будем спокойны и счастливы. А эта любовь до добра не доведет, вспомни мое слово.
- Мне грешно было бы перед вами скрываться - я должен высказать вам все. Не вините меня, матушка, что я полюбил ее, эту девушку, которая выше меня всем. Что же мне делать? Я и сам не знаю, как это сделалось, но я люблю ее, люблю всею силою души моей…
- Что об этом говорить, ее нельзя не любить! Ах, если бы она не была такого знатного происхождения! шутка, дочка такого важного человека! Она-то, голубушка, и не думает об этом, но ты видел ее мать: сам ты знаешь, какая она важная; она нас, простых людей, и людьми-то не считает, а отец ее, говорят, еще гордее.
- Что мне за дело до ее отца и матери? Лишь бы она не пренебрегала мной, лишь бы она понимала меня… И что мне за дело до ее происхождения? Я люблю ее душу, ее ум, ее сердце; кто бы она ни была, для меня все равно. Разумеется, я не могу быть ее мужем, но, божусь вам, мне более ничего не нужно, как глядеть на нее, любить ее, слушать ее речи… Она будет моею светлою мечтою, моим вдохновением, моею святынею.
- Бог тебя знает, что это ты говоришь, Саша! Полюбить - значит захотеть жениться, это так искони века водится. Например, полюби ее какой-нибудь граф или князь, то есть посватайся за нее, ее сейчас выдадут замуж и не спросят у нее, у бедной, и согласия. Это знатные всегда так делают. Он задумался.
- Что вы говорите, матушка? Всегда так делают? Нет, это делывали в старину, но теперь, когда мы все стали так образованны, - теперь такой поступок считается варварством. Выдать девушку замуж против ее согласия… Невозможно!
- Ничего-то ты не знаешь, как посмотрю я. Еще и такие ли вещи делаются теперь?
Ученость ваша, видно, не помогает. У кого нет доброго сердца, так хватай тот хоть звезды с неба, да что в этом толку? Не будь у нее доброго сердца, она так же бы, как другие, пренебрегала нами и не ходила бы сама, моя голубушка, украдкой от отца и от матери к нам, и не думала бы утешать нас и помогать нам. Бог заплатит ей за доброе дело!..
Старушка замолчала, облокотилась рукой на стул и вздохнула; потом через минуту продолжала вполголоса: "Да и она, как видно, совсем забыла нас; сколько времени перестала ходить к нам! Правда, она не от себя зависит. Ну, да что об этом говорить! Будь ты у меня только весел, здоров да молись почаще, и все пойдет хорошо, и старуха твоя будет счастлива…"
- Я буду веселее, будьте только вы покойны.
- А что, ты нисколько не меньше меня любишь с тех пор, как ты полюбил?..
- Еще более, еще более, если это только можно, матушка!
Старушка взяла его голову обеими руками и долго и горячо целовала ее.
Когда она вышла из комнаты, он встал со стула и, мучимый сомненьем, начал ходить большими шагами.
"Что, если в самом деле?.. О, дай мне силы, боже, перенести эту мысль! А когда она сама полюбит какого-нибудь графа или князя, когда она скажет ему: да, я согласна - от сердца? Что будет с тобою в ту минуту, глупый мечтатель, жалкий пачкун, маляр, заносящийся так высоко? Ты осмеливаешься класть свою кисть наряду с графскою или княжескою короною? О, безумец, безумец! До чего дошел я! Из любви к женщине я унижаю тебя, святое искусство, я ругаюсь над тобою!.. Мне казалось, однако, что она неравнодушна ко мне, - иногда в ее взгляде я видел более, нежели участие. Но ведь все это могло мне представиться. По доброте сердца она ходила к нам, чтобы помогать моей матери, чтобы утешать ее в несчастии; теперь более месяца мы не видим ее, верно, потому, что она нашла кого-нибудь еще беднее, еще несчастнее нас!.."
Как смешны бывают вообще предположения!.. Три недели перед этим случилось… но, позвольте, прежде…
глава VII
В породе и в чинах высокость хороша… и проч.
Крылов.
Представьте себе большую, продолговатую комнату, убранную следующим образом: три письменные стола, один большой, посредине комнаты, два, поменьше, у окон; на этих столах в строгом, систематическом порядке разложены бумаги в серых обертках с печатными надписями: на каждом из столов стоят чернильницы, и в граненых стеклянных вазочках вложены связки чиненых перьев; множество распечатанных конвертов в беспорядке разбросано между бумагами; посредине большого стола, кроме бумаг, два тома "Свода законов", раскрытый Адрес-календарь, зажженная свечка и бронзовый колокольчик; вычурное готическое кресло средних веков - и на нем брошенный Месяцеслов в золотом обрезе. Стены комнаты украшены тремя портретами министра; один из них небольшой, гравированный, другой еще поменее, литографированный, третий во весь рост, написанный масляными красками, - все три в золотых рамах. К потолку привешена люстра из бумаги, сделанная под бронзу, и в ней необожженные свечи. В одном из углов стоят старинные часы с башенкой. Уголья догорают в камине. На ручке кресел, стоящих у камина, лежат "Академические ведомости". Лучи солнца, проходя сквозь пунцовые занавесы, отбрасывают красноватый цвет на всю комнату. На бумагах и мебелях пыль слоями, на потолке и на люстре паутина висит нитями.
Был одиннадцатый час утра. Человек лет пятидесяти пяти, очень тучный, с заспанными глазами и с блестящей лысиной на голове, в ваточном халате из шелковой материи, прохаживался взад и вперед по этой комнате. Двумя пальцами левой руки держал он золотую табакерку рококо, а указательным пальцем правой руки повертывал ее кругом; по временам он открывал крышку табакерки, переминал табак в руке и с расстановкою нюхал.
Это был сам г. Поволокин.
При входе, почти у самых дверей, была пригвождена к стене небольшая рыжая фигурка с бессмысленно вытаращенными глазами, с руками, сложенными назади, в вицмундире, застегнутом от первой до последней пуговицы.
Это был один из тех мелких чиновников, которым особенно покровительствовал г.
Поволокин.
- А что, братец, сегодня сильный мороз?
- Сильный, ваше превосходительство!
- Гм, сильный!
При сем г. Поволокин подошел к камину. Минуты две было молчание.
- Ну, а что, братец, нового? Я другой день что-то не вижу "Санкт-Петербургских ведомостей" - а?
- Они находятся у ее превосходительства. Она изволит делать выписки вещам, продающимся с публичного торга.
- Гм. То-то!
Опять минута молчания.
- Да, я забывал все тебе сказать, что это, братец, как у меня в последний четверг играли, такие были скверные карты, - черт их знает! - ну вот так к рукам и прилипают.
Уж, полно, отборные ли это?
- Отборные-с, ваше превосходительство!
- Да отчего бы они прилипали? Ты присматриваешь ли за Максимкой?
- Я имею постоянный надзор за этим-с.
- То-то! Скажи-ка, братец, Герасиму Ивановичу и Осипу Ильичу, чтоб сегодня к половине двенадцатого приготовлены были мне бумаги к подписанию.
- Слушаю-с.
- А после присутствия зайди-ка в Ниренбержскую и возьми табаку; у меня весь вышел. Да спроси у Надежды Сергеевны, не нужно ли ей будет курительных свеч или чего-нибудь этакого.
- Слушаюсь, ваше…
Чиновник не успел договорить, потому что дверь кабинета с шумом отворилась в эту минуту. Он отскочил от двери и низко поклонился вошедшей даме.
- А вот, кстати, и сама Надежда Сергеевна, - заметил супруг. - Здравствуйте, матушка! Не будет ли каких поручений от тебя, скажи ему (указывая на чиновника): он пойдет после присутствия в Ниренбержские. - Надежда Сергеевна при этом слове взглянула на чиновника и едва кивнула ему головой.