Камал отпустил Али и снова вспомнил о матери. Вернувшись в Оран, он наделил ее властью, о которой женщина может лишь мечтать. Во имя всего святого, как могла она злоупотребить этой властью?!
Глава 4
Камал прошел через огромный центральный двор, отделявший гарем от основных зданий дворца. Вечер выдался не очень жарким; ветви деревьев покачивались на легком ветерке. Тонкий серп луны, медленно поднимавшейся на горизонте, и первые звезды освещали небо неярким желтоватым светом.
Вдоль высоких стен гарема были расставлены стражники; двойные ворота охраняли евнухи. Завидев повелителя, они низко поклонились и распахнули створки резного дерева.
Его взору открылся еще один двор, обсаженный плакучими ивами, низко опустившими густые зеленые ветви. Посреди звенел прозрачными струйками фонтан с небольшим бассейном, окруженный цветами и мраморными скамейками, на которых сидели молодые, прелестные, ярко одетые девушки. Звонкие голоса и смех вторили журчанию воды. В дальнем конце двора изящно изогнутые арки вели в покои гаремных невольниц.
Во дворе неожиданно воцарилась тишина. Женщины заметили повелителя и замерли в благоговейном оцепенении. Его не ожидали. Камал кивнул, и девушки торопливо отвели глаза. Некоторые были ему незнакомы, без сомнения, именно те, кто делил когда-то постель с Хамилом.
— Повелитель!
Радж, старший евнух, переваливаясь с боку на бок, спешил к нему, разгоняя на ходу девушек. Камал почему-то даже обрадовался, что они исчезли.
— Вам следовало бы предупредить заранее о своем приходе, — мягко упрекнул Радж. Камал улыбнулся пожилому евнуху с огромным животом, гладкими, как у ребенка, щеками, и лысой, словно яйцо, головой: евнух скорее всего брил голову, воображая, что это придает ему больше достоинства. Камал считал Раджа столь же умным, сколь и безгранично преданным. Он правил гаремом железной рукой, не допуская ни ссор, ни скандалов, и сумел поладить даже с матерью повелителя.
— Я знаю, куда идти, Радж, — заверил Камал, но евнух все-таки проводил господина к покоям матери, остановился на пороге и низко поклонился Джованне.
— Повелитель! — коротко провозгласил он. Камал оглядел покои матери. Она многое изменила здесь за последние полгода, и обстановка теперь являла собой странную смесь арабского и европейского стилей. С противоположной стены свисала темно-зеленая бархатная драпировка, украшенная яркими цветами из дамасского шелка. Дверной проем был выложен лучшим итальянским мрамором. На резных полочках была расставлена фарфоровая и хрустальная посуда. Пол устилали толстые шерстяные ковры, усеянные разбросанными повсюду подушками. Но мать, кроме того, добавила несколько итальянских кресел с резными подлокотниками. На другой стене висели многочисленные картины, вещь неслыханная, мало того, запретная в мусульманском мире. Мать сидела в кресле, но, как только Камал вошел в комнату, торопливо поднялась.
— Сын мой, — тихо воскликнула она. — Я счастлива твоим желанием разделить со мной ужин.
— Я тоже рад, мадам.
Он легонько прикоснулся губами к ее щеке.
— Ты так добр к одинокой матери.
— У вас нет причин для одиночества, — сухо заметил Камал.
Мать, не отвечая, кивнула Раджу, и тот, в свою очередь, хлопнул в ладоши. Три девушки-рабыни внесли закрытые крышками серебряные блюда и осторожно расставили их на низком столе. Прекрасный костяной фарфор, салфетки, вилки и ножи уже были разложены на столе — еще один европейский обычай, презираемый мусульманами.
Европейская кухня оказалась для Камала приятной неожиданностью после арабской. Он наслаждался кровавым бифштексом и тушеным картофелем, но весьма умеренно пил ароматное красное вино. За ужином они почти не разговаривали. Наконец Камал, чувствуя приятную сытость, со вздохом откинулся на подушки и поднял маленькую китайскую чашечку с кофе на золотом филигранной работы блюдце. Рабыня подала ему зернышки граната на серебряной тарелочке. Мать нетерпеливым жестом отпустила девушку и поднесла к губам бокал с вином. Мусульманам, особенно женщинам, запрещалось пить вино. Но мать все-таки была итальянкой, хотя и приняла ислам, чтобы стать второй женой отца.
Джованна осторожно поглядывала на сына поверх краев хрустального бокала. Жаль, что он так похож на Хар эль-Дина, омерзительного старого распутника. Но Алессандро и ее сын, и она сделала все возможное, чтобы он стал не только мусульманином, но и настоящим итальянцем. Правда, она плохо знала Камала.
— Алессандро, — мягко сказала она по-итальянски, я прошу тебя о милости.
Камал властно поднял руку:
— Прежде чем вы изложите свою просьбу, мать, я должен выяснить кое-что. Скажите, почему вы, воспользовавшись моей печатью, приказали одному из капитанов уничтожить два корабля графа Клера.
Значит, ему уже обо всем известно! Джованна надеялась улучить подходящий момент, чтобы все рассказать сыну, но теперь это уже не важно. Придется ей, беззащитной женщине, воззвать к чести и благородству Алессандро.
Джованна чуть заметно улыбнулась, но ответила достаточно серьезно:
— Это вендетта, сын мой. Для того чтобы отомстить, пришлось ждать двадцать пять лет. Теперь, когда ты стал всемогущим беем, я прошу тебя помочь мне.
Камал удивленно поднял густые брови.
— Месть, мадам? Из-за вас я стал предателем, лгуном, нарушившим договор с влиятельным английским аристократом. Клянусь Богом, мадам, да сознаете ли вы, что наделали?
Джованна скромно потупилась, хорошо зная, что Алессандро, подобно отцу, обладает даром читать по глазам, и тяжело вздохнула, увидев на своих руках маленькие коричневые пятнышки — признак неумолимо надвигающейся старости.
— Алессандро, пожалуйста, выслушай меня, прежде чем строго судить. Двадцать пять лет назад я была захвачена в плен твоим отцом, привезена в Оран, в его гарем, жалкой рабыней. Невольницей, а ведь я была графиней, генуэзской аристократкой!
— Мадам, все это мне уже известно. Вы провели здесь половину жизни, но не пленницей, а второй женой моего отца. И до сих пор я не подозревал, что вы недовольны своим положением.
Он оглядел богато обставленную комнату.
— Но все эти годы я по-прежнему оставалась узницей! Ты жил в Европе и видел, какой свободой пользуются женщины! Они повсюду гуляют, бывают в обществе, появляются на людях с открытым лицом, без чадры.
Расслышав дрожь гнева в голосе матери, Камал спокойно заметил:
— Вы отклоняетесь от темы, мадам. Хотя, по-видимому, вендетта отчасти оправдывает вашу глупость.
— Я расскажу тебе обо всем, сын мой, — уже сдержаннее ответила Джованна, но, заметив стоявшего в дверях Раджа, мгновенно замолчала. Трудно сказать, много ли знает евнух, но Джованна прекрасно понимала, что Радж ненавидит ее и не доверяет, хотя ухитрялся ничем не выказать своих чувств. Сердитым взмахом руки она отослала Раджа и умоляюще взглянула на сына.
— Двадцать шесть лет назад я была помолвлена с богатым английским аристократом, в жилах которого течет итальянская кровь. Его зовут Энтони Уэллз, граф Клер, и это имя хорошо известно банкирам и владельцам судоходных компаний. Полгода он проводит в Англии, остальные полгода — в Генуе. Именно он повинен в постигшей меня участи.
Камал хмурился, но по-прежнему сохранял хладнокровие.
— Но почему граф Клер отважился на такое? Джованна тяжело, прерывисто вздохнула и убедительно изобразила боль и отчаяние, заломив руки.
— Собственно говоря, в этом повинен не столько он, сколько потаскуха, которую граф привез из Англии. Одна из его любовниц, английская шлюха, проведала о нашей помолвке и предложила большие деньги твоему отцу за мое устранение. Граф женился на этой твари, а я… я провела жизнь в заточении.