Ричард между тем продолжал. Они с Элин зажили в маленьком домике, в тупике; рядом с зарослями под окнами рос куст сирени и грушевое дерево.
Едва он выговорил, резко и отрывисто, последнюю фразу, как снова удивился:
– Не знаю, зачем я вам это рассказываю.
Но он знал. И понимал, что знает, хоть и не хотел себе в этом признаться, когда, волнуясь, спросил Энн, куда бы она предпочла отправиться на ленч – в его клуб, где есть отдельный флигель, куда можно приходить с дамами, или в ресторан; Энн остановила свой выбор на клубе, они поднялись и направились на Пэлл-Мэлл.
В холодном неуюте зимней еще красоты парка он прощался с Элин.
Он оставил ее здесь, на берегу озера, среди деревьев, простирающих к небу свои голые ветви.
Последний раз он вернул ее к жизни, в расцвете юных сил, во всем трагизме ее участи, то была элегия, погребальная песнь, хвалебный гимн, все вместе.
Но и похороны.
Он оставил Элин там, в парке, а сам ушел на улицы Лондона рука об руку с Энн.
Глава 4
– Миссис Прентис дома? – спросила, входя, дейм Лора Уитстейбл.
– Сейчас нет. Но, думаю, вот-вот подойдет. Может, подождете, мэм? Она вам будет рада, это уж точно.
И Эдит почтительно посторонилась, пропуская гостью.
– Минут пятнадцать посижу, не больше. Давно ее не видала и не слыхала.
– Да, мэм.
Эдит проводила Лору в комнату и, нагнувшись, включила электрокамин. Леди Лора, оглядевшись, испустила возглас удивления.
– Мебель передвинули. Этот столик стоял в углу. Да и тахта находилась не здесь.
– Миссис Прентис решила, что неплохо бы все переставить. Однажды прихожу домой, смотрю, а она себе двигает и двигает мебель, и даже подымает. «Ах, Эдит, – говорит она, – не кажется тебе, что так гораздо лучше? Комната вроде стала просторнее».
Мне так не показалось, но я, известное дело, промолчала. У вас, у леди, свои капризы Только говорю ей: «Вы, главное, мэм, не увлекайтесь, а то перенапряжетесь, оглянуться не успеете, внутренности-то и сдвинутся с места, а обратно не станут». Кто-кто, а я-то это хорошо знаю.
Так с моей золовкой случилось. Оконную раму, видите ли хотела вытащить. Ну и до конца дней своих и провалялась в постели.
– И напрасно, скорее всего, – резко оборвала ее дейм Лора. – Слава Богу, мы преодолели заблуждение, будто постельный режим панацея ото всех зол.
– Теперь даже после родов отлежаться не дают, – осуждающе произнесла Эдит. – Вон мою племянницу, совсем девчонку, подняли бедняжку на пятый день.
– Состояние здоровья нашего народа сейчас значительно лучше, чем было когда-то.
– Наверное, так. Даже и сомнений быть не может, – мрачно согласилась Эдит. – Взять, к примеру, хоть меня.
Слабая была девчоночка, хуже не бывает. Никто и не думал, что я выживу. То в обморок падаю, то какие-то спазмы меня одолевают. А зимой хожу прям-таки синяя – так меня холод донимал.
Не испытывая интереса к детским недомоганиям Эдит, дейм Лора внимательно изучала расстановку мебели.
– А так, пожалуй, лучше, – сообщила она. – Миссис Прентис права. И как это она раньше до этого не додумалась.
– Вьет гнездышко, – многозначительно изрекла Эдит.
– Что, что?
– Гнездышко, говорю, вьет. Я видела птиц за этим занятием. Бегают вокруг да около, зажав веточку в клювике.
– А-а-а.
И женщины переглянулись. Выражение их лиц оставалось бесстрастным, хотя они только что обменялись весьма важной информацией.
– Часто она встречается с полковником Грантом в последнее время? – не выдержала дейм Лора.
– Бедный джентльмен, – покачала головой Эдит. – Если вы спросите меня, то я скажу, что ему отставку дали.
Обошли его на повороте, – пояснила она свою мысль.
– Вот как. Понимаю, понимаю.
– А симпатичный был джентльмен. – Эдит говорила о Гранте в прошедшем времени, будто хоронила его. И добавила, уже выходя из комнаты:
– А вот кому перестановка не понравится, так это мисс Сэре. Она никаких перемен не любит.
Лора Уитстейбл подняла свои густые брови. Затем взяла с полки первую попавшуюся под руку книгу и стала небрежно ее перелистывать.
Вскоре звякнул ключ в замке, дверь квартиры открылась. В маленькой прихожей весело переговаривались голоса, один принадлежал Энн, второй незнакомому мужчине.
– Ах, почта! – воскликнула Энн. – Письмо от Сэры.
Входя в гостиную с конвертом в руке, на пороге она замерла от неожиданности.
– О Лора, как я рада тебя видеть! – вскричала Энн, поворачиваясь к следовавшему за ней спутнику. – Знакомьтесь: мистер Колдфилд, дейм Лора Уитстейбл.
«Ничего особенного, – подумала дейм Лора, вглядевшись в нового знакомого. – Временами упрямый. Честный. Добрый. Без чувства юмора. Возможно, сентиментален. И очень влюблен в Энн».
И она завела с ним непринужденную беседу.
– Велю Эдит принести нам чаю, – пробормотала Энн и вышла из комнаты.
– Для меня не надо, – крикнула дейм Лора ей вслед. – Уже поздно, дело к шести.
– А мы с Ричардом были на концерте и выпьем чаю.
А тебе чего?
– Бренди с содовой.
– Хорошо.
– Вы любите музыку, мистер Колдфилд? – спросила дейм Лора.
– Да, особенно Бетховена.
– Все англичане любят Бетховена. А меня от него – стыдно признаться клонит в сон. Правда, я, к сожалению, вообще не очень музыкальна.
– Сигарету, дейм Лора? – Колдфилд протянул ей свой портсигар.
– Нет, благодарю вас, я предпочитаю сигары. Значит, – она лукаво взглянула на него, – вы принадлежите к тому типу мужчин, который, в шесть часов вечера вместо коктейля или хереса пьет чай?
– Нет, не сказал бы. Не такой уж я любитель чая. Но чай как-то больше подходит Энн, и… – Он замялся. – Я что-то не то сказал.
– Именно то. Вы проявили проницательность. Я вовсе не хочу этим сказать, что Энн не любит коктейлей или хереса, она как раз любит, но она из тех женщин, которые лучше всего выглядят за чайным подносом, притом уставленным чашками и блюдцами из тонкого фарфора и старинным серебром.
Ричард расцвел от удовольствия.
– Вы совершенно правы.
– Мы так давно знакомы с Энн, что я успела хорошо ее изучить. И я очень к ней привязана.
– Знаю. Она часто говорит о вас. Ну и, разумеется, я наслышан о вас также из других источников.
Дейм Лора ободряюще улыбнулась ему.
– О да, я одна из самых известных женщин в Англии.
Я то заседаю по комитетам, то высказываю свою точку зрения по радио, то предлагаю человечеству наилучший рецепт выживания. Но при этом никогда не забываю одной весьма важной истины: что бы ни сделал человек на протяжении всей своей жизни, на самом деле это – ничтожно мало и с легкостью могло быть совершено кем-нибудь другим.
– Что вы, что вы! – запротестовал Ричард. – Как можно было прийти к столь обескураживающему выводу?
– Ничего обескураживающего в нем нет. Человек должен сознавать ничтожность своих усилий.
– Никак не могу с вами согласиться.
– Не можете?
– Не могу. Мне представляется, что человек, будь то мужчина или женщина, может сделать нечто значительное лишь в том случае, если прежде всего верит в себя.
– Да почему же?
– Конечно, дейм Лора…
– Я очень консервативна. И в силу этого уверена, что человек должен знать самого себя, а верить – в Бога.
– Знать, верить – разве это не одно и то же?
– Прошу прощения, нет, не одно и то же. Одна из моих любимых теорий (совершенно неосуществимых, разумеется, что и придает теориям особую прелесть) заключается в том, что каждому из нас следовало бы один месяц в году проводить в пустыне. Близ источника воды, конечно, и с большим запасом фиников или любой другой пищи, употребляемой в этих местах.