— Я вам найду жертву для мистификации, — сказал он.
— Ах, вы мне доставите большое удовольствие!
— Чтобы как следует позабавиться, женщина должна выбрать себе достойную добычу, какую-нибудь знаменитость, талантливого человека, заинтриговать его, а потом натянуть ему нос. Хочешь, изберем жертвой Натана? От человека, знакомого с Флориной, я могу разузнать такие секреты, что он будет ошеломлен.
— С Флориной? — спросила графиня. — С актрисой? Мари уже слышала это имя от Кийе, рассыльного из редакции газеты Точно молния сверкнула в ее мозгу.
— Ну да, она ведь его любовница, — ответил граф. — Что тебя удивляет?
— Я думала, господин Натан так занят, что ему не до любовниц. Разве у писателей есть время любить?
— Я не говорю, что они любят, друг мой; но надо же им где-нибудь «квартировать», как всем другим мужчинам; и когда у них нет своего угла, когда их преследуют сыщики коммерческого суда, они «квартируют» у своих любовниц. Это может вам показаться предосудительным, но это несравненно приятнее, чем «квартировать» в тюрьме.
Щеки у графини пылали ярче, чем огонь в камине.
— Хотите избрать его жертвой на маскараде? Вы его приведете в ужас, — продолжал граф, не обращая внимания на то, как Мари изменилась в лице. — Я вам предоставлю возможность доказать ему, что ваш зять дю Тийе провел его, как мальчишку. Этот негодяй хочет засадить его в тюрьму, чтобы не допустить к баллотировке в округе, где избран был Нусинген. Я знаю от одного приятеля Флорины, какую сумму она выручила от продажи своей обстановки и дала Натану на газету; я знаю, сколько денег она посылала ему из сборов, которые делала в этом году в провинции и в Бельгии, — а деньги эти пошли в конечном счете на пользу Нусингену, дю Тийе и Массолю. Они втроем заранее продали газету министерству, так уверены они, что устранят этого «великого человека», — Господин Натан не способен брать деньги у актрисы.
— Вы совсем не знаете таких людей, моя дорогая, — сказал граф. — Вот увидите, он не станет отрицать факты.
— Я непременно поеду на маскарад.
— Вам будет весело, — продолжал Ванденес. — С таким оружием в руках вы жестоко израните самолюбие Натана и, право, окажете ему услугу. Он будет приходить в ярость, успокаиваться, вставать на дыбы от ваших колких насмешек, но, подшучивая над ним, вы откроете глаза даровитому человеку на грозящую ему опасность, и вам будет забавно, когда под вашим бичом эти дурацкие скакуны «золотой середины» замечутся в собственной конюшне… Ты меня не слушаешь, дитя мое?
— Напротив, очень внимательно слушаю, — ответила она. — Я вам позже скажу, почему для меня важно во всем этом увериться, — Увериться? — повторил Ванденес. — Останься в маске, я тебя посажу ужинать вместе с Натаном и Флориной: женщине твоего общественного положения будет преинтересно разжечь любопытство актрисы и принудить все мысли великого человека загарцевать вокруг столь важных тайн; ты впряжешь его и эту особу в общую мистификацию. Я узнаю, с кем изменяет Флорине Натан. Если мне удастся разведать подробности какого-нибудь недавнего его похождения, ты насладишься великолепным зрелищем гнева куртизанки. Гнев Флорины заклокочет, как альпийский водопад: она обожает Натана, он для нее все; она льнет к нему, как плоть к кости, как львица к своему детенышу. Помню, в молодости я видел одну знаменитую актрису, писавшую нисколько не грамотнее кухарки. Она явилась к одному из моих приятелей с требованием возвратить ей письма; нельзя представить себе ничего поразительнее этой спокойной ярости, этой наглой величавости, этих повадок дикарки… Ты нездорова, Мари?
— Нет, здесь чересчур натоплено.
Графиня бросилась на козетку. Вдруг, в порыве, вызванном нестерпимыми пытками ревности, в одном из тех порывов, которые предвидеть невозможно, она вскочила. Ноги подкашивались у нее. Скрестив руки на груди, она медленно подошла к мужу.
— Что ты знаешь? — спросила она его. — Ты не способен терзать меня. Будь я виновна, ты бы раздавил меня, но не мучил.