– Нянюшка говорит, что сейчас снимет с вас пижаму. А я не буду смотреть, – сообщила девочка и отвернулась к стене, а индианка в это время рывком стащила с Тодда одежду и принялась протирать тело водкой.
Женщины положили в постель Тодда горячие кирпичи, укутали его одеялами и с ложечки напоили настойкой горьких трав, подслащенных медом, чтобы унять боль от несварения.
– А теперь нянюшка запоёт вашу болезнь, – предупредила девочка.
– Как это?
– Не пугайтесь, это не больно.
Няня Фресия закрыла глаза и принялась водить руками по его груди и животу, бормоча заклинания на языке мапуче. Джейкоб Тодд почувствовал, как им завладевает неодолимая дремота, и еще прежде, чем женщина закончила петь, он уже спал крепким сном. Только после этого целительницы вышли из комнаты. Тодд проспал восемнадцать часов кряду и проснулся весь в поту. На следующее утро няня Фресия и Элиза вернулись, чтобы заново растереть его тело и влить в Тодда чашку куриного бульона.
– Нянюшка говорит, что вы больше не должны пить воду. Пейте только горячий чай, а фруктов не ешьте, иначе вам снова захочется умереть, – перевела девочка.
Неделю спустя, когда Тодд смог подняться на ноги, он понял, что в таком виде не может показаться на глаза мисс Розе: он похудел на десяток килограммов, осунулся и уже после нескольких шагов начинал задыхаться и валился на стул. Когда Тодд пришел в себя достаточно, чтобы отправить Розе записку с благодарностью за свое спасение и конфеты для няни Фресии и Элизы, он узнал, что женщина вместе с подругой и своей мукамой отправилась в Сантьяго, – а это было опасное путешествие, если учесть плохие дороги и плохой климат. Мисс Роза проделывала этот путь длиной в тридцать четыре лиги[4] раз в год, всегда в начале осени или в разгар весны, – в столице она ходила в театр, слушала хорошую музыку и совершала ежегодные покупки в «Большом японском магазине» с запахом жасмина и газовыми фонарями с плафонами из розового стекла; там она покупала безделушки, которых в Вальпараисо не найдешь. Однако в этот раз у Розы нашлась веская причина для зимней поездки: она собиралась позировать для портрета, в страну приехал знаменитый французский художник Монвуазен – правительство пригласило его для обучения местных живописцев. Маэстро писал только головы, остальное доделывали его помощники; для экономии времени даже кружева приклеивали прямо на полотно, и все-таки, несмотря на эти плутовские ухищрения, не было ничего престижнее, чем портрет за подписью Монвуазена. Джереми Соммерс настоял, что такой же портрет его сестры должен висеть у него в салоне. Картина стоила шесть унций золота и еще по унции за каждую руку, но в этом случае экономить не следовало. «Возможность получить подлинного Монвуазена два раза в жизни не выпадает» – так говорили его клиенты.
– Если денежная сторона вопроса для нас не главное, пусть он напишет меня с тремя руками, – предлагала мисс Роза. – Тогда мой портрет станет его самой известной картиной и в конце концов будет висеть в музее, а не у нас над камином.
Тот год был богат на наводнения, свидетельства о них сохранились в школьных сочинениях и в памяти стариков. Потоп стер с лица земли сотни домов, а когда буря наконец утихла и воды начали отступать, серия подземных толчков, точно Божий топор, покончила с тем, что пощадил ливень. По развалинам шныряли мародеры – они, пользуясь общей сумятицей, грабили дома, и армейским частям было велено казнить застигнутых на месте преступления без суда и следствия, но солдаты, воодушевленные таким жестоким приказом, принялись махать саблями с наслаждением палачей, и приказ пришлось отменить, чтобы оставить в живых невиновных. Джейкоб Тодд, простудой обреченный на затворничество в отеле и все еще слабый после недели желудочных колик, проводил время, уныло слушая беспрестанный звон колоколов, зовущих к покаянию, читая старые газеты и подыскивая партнеров для карточной игры. Тодд предпринял вылазку в аптеку, чтобы купить лекарство для укрепления желудка, но это заведение представляло собой жалкую конуру, заставленную пыльными склянками с синими и зелеными смесями, а приказчик-немец предложил ему масло с ядом скорпиона и спиртовую настойку на червях. И Тодд впервые пожалел, что забрался так далеко от Лондона.
По ночам ему было трудно заснуть то из-за шумного веселья и пьяной ругани под окнами, то из-за похорон, которые устраивали перед рассветом, в три-четыре часа утра. Новое кладбище располагалось на вершине холма, нависавшего над городом. Во время бури в холме возникли промоины, и покойники скатывались по склону, их кости перемешивались, и в этом унизительном состоянии все стали равны. Многие вспоминали, как хорошо было мертвецам десять лет назад, когда людей состоятельных хоронили в церквях, бедняков на улицах, а иноземцев – на берегу. «Вот ведь страна сумасбродов!» – дивился Тодд, повязав на лицо платок, потому что после землетрясения ветер доносил тошнотворную вонь, с которой власти боролись, разжигая большие костры из веток эвкалипта. Как только Тодд почувствовал себя лучше, он выбрался посмотреть на процессии церковных общин. Обычно они не привлекали к себе внимания, потому что из года в год на Страстную неделю все происходило без перемен, но в том году процессии превратились в многолюдные сборища: жители Вальпараисо взывали к Небесам, умоляя прекратить мор. Из церквей выходили колонны богомольцев, впереди шествовали одетые в черное члены братств – они несли на плечах носилки со статуями святых в роскошных облачениях, расшитых золотом и драгоценными камнями. Одна из колонн несла распятого на кресте Иисуса с терновым венцом на шее. Тодду объяснили, что это фигура Кристо-де-Майо[5], специально привезенная из Сантьяго, ведь это самая чудотворная статуя в мире и только она способна влиять на погоду. Двести лет назад мощное землетрясение разрушило столицу страны и полностью уничтожило церковь Святого Августина – уцелел лишь алтарь, в котором стоял этот Христос. Венец соскользнул со лба на шею и до сих пор там и находится, поскольку всякий раз, когда его пробовали водрузить обратно на лоб, земля вновь принималась дрожать.
5