– Если не вмешаются власти, помогут добрые люди. Давай обратимся в церкви, к миссионерам.
– Не думаю, что христианам есть дело до китайских девочек.
– Как мало ты доверяешь человеческому сердцу, Тао!
Элиза оставила своего друга распивать чаи с Громилой, а сама взяла каравай свежеиспеченного хлеба и отправилась в гости к кузнецу. Она застала Джеймса Мортона перед горном – потного, полуодетого, в кожаном фартуке и с тряпицей на голове. Внутри стоял невыносимый жар, пахло дымом и раскаленным металлом. Кузница представляла собой деревянный барак с земляным полом и двухстворчатой дверью, которая в часы работы летом и зимой была открыта настежь. Перед дверью стоял большой стол для приема заказчиков, а за ним горн. Со стен и потолочных балок свисали кузнечные инструменты, выкованная Джеймсом железная утварь и подковы. У задней стены стояла приставная лесенка, ведущая на чердак, который служил спальней; проем был прикрыт от посторонних глаз плотным брезентовым занавесом. Внизу вся меблировка состояла из лохани для мытья и двух стульев у стола; единственными украшениями были американский флаг на стене и три полевых цветка в стакане на столе. Эстер гладила ворох белья, покачивая огромным животом и обливаясь потом; женщина орудовала чугунными утюгами с углем, но при этом что-то напевала. Любовь и беременность сделали из нее красавицу, вокруг нее светился ореол безмятежности. Эстер стирала чужое белье – это был столь же тяжелый труд, как и мужнины упражнения с молотом и наковальней. Трижды в неделю Эстер загружала тележку грязным бельем, отправлялась на реку и проводила полдня на коленях, намыливая и работая щеткой. Если погода стояла солнечная, женщина сушила одежду на камнях, но часто ей приходилось возвращаться домой с мокрым ворохом, а потом сразу же наступала очередь крахмала и утюга. Джеймс Мортон так и не сумел добиться, чтобы жена прекратила себя истязать: Эстер не допускала и мысли, что ее ребеночек может родиться в таком жилище, и откладывала каждый цент для переезда в настоящий дом в поселке.
– Чиленито! – воскликнула жена кузнеца и приветствовала друга крепким объятием. – Давненько ты ко мне не заходил.
– Эстер, какая ты красотка! Вообще-то, у меня дело к Джеймсу, – предупредила Элиза, передавая хозяйке хлеб.
Кузнец отложил инструменты, отер тряпкой пот со лба и отвел Элизу во двор, а Эстер вынесла три стакана лимонада. Вечер был прохладный, небо хмурилось, но до зимы было еще далеко. Воздух пах свежей соломой и влажной землей.
Хоакин
Зимой 1852 года жители Северной Калифорнии лакомились персиками, абрикосами, виноградом, нежной кукурузой, арбузами и дынями, тогда как в Нью-Йорке, Вашингтоне, Бостоне и других крупных американских городах жители питались скудно, по сезону. Корабли Паулины доставляли из Чили летние деликатесы Южного полушария, и продукты не портились на ложе из синего льда. Предприятие сеньоры Родригес де Санта-Крус приносило куда больше барышей, чем золото мужа и деверя, пускай теперь никто уже и не платил по три доллара за персик и по десятке за дюжину яиц. Чилийские батраки, завезенные братьями Родригес де Санта-Крус, подверглись налету гринго. У старателей отобрали многомесячную выработку, бригадиров повесили, многих подвергли порке или лишили ушей, других просто согнали с прибыльных участков. Об этом происшествии упоминалось в прессе, но страшные подробности до братьев Родригес де Санта-Крус донес восьмилетний мальчишка, сын одного из бригадиров, наблюдавший пытки и смерть отца собственными глазами. Корабли Паулины привозили в Калифорнию и театральные труппы из Лондона, и миланскую оперу, и мадридскую сарсуэлу – артисты давали несколько спектаклей в Вальпараисо, а затем перебирались на север. Билеты раскупались на месяц вперед, и в дни представлений высшее общество Сан-Франциско, разодетое как на парад, заявлялось в театры, где новые аристократы были вынуждены сидеть бок о бок с работягами в скромной одежде. Пароходы возвращались в Чили не порожняком: они вывозили американскую муку и аргонавтов, которые излечились от несбыточных грез о золоте и возвращались домой такими же бедными, как в начале своей авантюры.
В Сан-Франциско можно было встретить все, что угодно, кроме стариков: горожане были молоды, сильны, шумливы и здоровы. Золото привело в Калифорнию полчища двадцатилетних удальцов, лихорадка закончилась, но город, как и предсказывала Паулина, не возвратился к захолустному прозябанию, а, наоборот, разрастался и стремился к изысканности и цивилизации. Здесь Паулина чувствовала себя как рыба в воде: ей нравилась непринужденность, свобода и бахвальство этого зарождающегося общества, полной противоположности ханжескому Чили. Она злорадно воображала, в какую ярость впал бы ее отец, если бы ему пришлось сидеть за одним столом с продажным выскочкой, получившим судейское кресло, и француженкой с сомнительным прошлым, расфуфыренной, как императрица. Паулина выросла среди толстых кирпичных стен и зарешеченных окон родительского дома, где все взгляды устремлены в прошлое, жизнь зависит от чужих мнений и божественных кар; в Калифорнии не имели значения ни прошлое, ни моральные принципы, эксцентричность приветствовалась, а понятия вины не существовало, если проступок удавалось скрыть. Паулина писала своим сестрам, не слишком надеясь, что письма минуют отцовскую цензуру; она рассказывала о необыкновенной стране, где запросто можно придумать себе новую жизнь и сделаться миллионером или нищим в мгновение ока. Это была земля возможностей, открытая и щедрая. Через Золотые Ворота в Калифорнию попадали тысячи людей, спасавшихся от нищеты или от насилия, готовых позабыть о прошлом и работать. Первопоселенцам приходилось туго, зато их потомки станут американцами. Вот в чем состояло чудо этой земли: все верили, что их детям уготована лучшая судьба. «Сельское хозяйство – вот истинное золото Калифорнии: взгляд теряется на безбрежных засеянных полях, все растет на этой благодатной почве. Сан-Франциско преобразился в замечательный город, но не утратил свой характер пограничного рубежа, и меня это восхищает. Это по-прежнему оплот вольнодумцев, мечтателей, героев и проходимцев. Сюда стекаются люди с самых отдаленных берегов, на улицах слышна речь на сотне языков, пахнет едой пяти континентов, здесь собраны все человеческие расы», – восторгалась Паулина. Теперь это был не лагерь одиноких мужчин: появились женщины, и общество переменилось. Эти женщины были столь же неукротимы, как и первопроходцы, искатели золота; чтобы пересечь Америку в запряженных волами фургонах, требовалась твердость духа, и новым путешественницам ее было не занимать. В Калифорнии не приживались жеманные дамочки наподобие матери и сестер Паулины: здесь властвовали такие же амазонки, как она сама. Они день за днем доказывали свою силу, упорно и неутомимо состязаясь с крутыми парнями; никто не считал их слабым полом, мужчины уважали их как равных. Женщины освоили занятия, которые в других местах были для них под запретом: мыли золото, пасли скот, водили караваны мулов, охотились за преступниками ради вознаграждения, заправляли игорными домами, ресторанами, прачечными и гостиницами… «Здесь женщины могут владеть землей, покупать и продавать имущество, разводиться с мужем, если уж им так вздумается. Фелисиано должен вести себя крайне осмотрительно: при первом же его взбрыке я готова оставить его без жены и без денег», – веселилась Паулина. И добавляла, что Калифорния богата на лучшее из худшего: крыс, блох, оружие и пороки.