– Не говори ерунды: мир такой большой, а жизнь такая долгая. Важно только решиться.
– Лин, ты и представить себе не можешь, что такое расизм, – ты всегда жила среди своих. Здесь никому нет дела до моих поступков и моих знаний; для американцев я навсегда останусь мерзким китайским язычником, а Элиза – черненькой. Ну а в Чайна-тауне я отступник без косички, одетый как янки. Я не принадлежу ни одному из миров.
– В расизме нет ничего нового: когда мы жили в Китае, мы всех фаньгуй считали варварами.
– Здесь с уважением относятся только к деньгам, а мне, как видно, никогда не стать достаточно богатым.
– Ты ошибаешься. Здесь уважают еще и тех, кто заставляет себя уважать. Смотри им в глаза.
– Если я последую твоему совету, меня пристрелят на первом же углу.
– Попробовать все-таки стоит. Каким же ты стал нытиком, Тао, я тебя не узнаю. Где тот отважный мужчина, которого я люблю?
Тао Цянь не мог не признать, что их с Элизой соединяли бесчисленные тонкие нити, каждую из которых несложно разорвать, но они успели так переплестись, что теперь стали крепкими веревками. Китаец и чилийка познакомились всего несколько лет назад, но уже могли оглянуться и увидеть долгий путь, полный препятствий, который они преодолели вместе. Сходства постепенно стирали расовые различия между ними.
– У тебя лицо хорошенькой китаянки, – вырвалось как-то у Тао Цяня.
– У тебя лицо симпатичного чилийца, – тут же ответила она.
В Чайна-тауне они смотрелись странно: высокий элегантный китаец и неприметный латиноамериканский юнец. А вот за пределами квартала они совершенно терялись в многоликой калифорнийской толпе.
– Элиза, ты не можешь вечно ждать этого мужчину. Это такая форма безумия, сродни золотой лихорадке. Ты должна определить для себя конкретный срок, – сказал однажды Тао Цянь.
– И что мне делать с моей жизнью, когда срок закончится?
– Ты можешь вернуться в свою страну.
– В Чили к женщинам вроде меня относятся хуже, чем к любой из твоих sing-song girls. Вот ты бы вернулся в Китай?
– Раньше это было моей единственной целью, но мне начинает нравиться Америка. Дома я снова стану Четвертым Сыном, здесь мое положение лучше.
– И мое. Если я не встречу Хоакина – останусь и открою ресторанчик. У меня есть все, что для этого нужно: хорошая память на рецепты, тонкое чувство пропорций, вкус и осязание и врожденная способность правильно подобрать приправы…
– И скромность, – рассмеялся Тао Цянь.
– Зачем мне скромничать со своим талантом? К тому же у меня собачий нюх. Должен же мой чуткий нос на что-то сгодиться: мне достаточно однажды понюхать новое блюдо, чтобы распознать все ингредиенты и понять, как его улучшить.
– С китайской едой у тебя ничего не получается…
– Тао, вы едите странные вещи! Я открою французский ресторан, самый лучший в городе.
– Элиза, давай договоримся. Если по прошествии года ты не встретишь своего Хоакина, мы с тобой поженимся, – сказал Тао Цянь, и теперь рассмеялись оба.
После этого разговора что-то в их отношениях переменилось. Оставаясь наедине, Тао Цянь и Элиза ощущали неловкость, и, хотя обоим хотелось быть вместе, они начали избегать таких ситуаций. Иногда Тао Цяня мучило желание последовать за Элизой, когда девушка уходила в свою комнату, но его останавливали смешанные чувства робости и уважения. Китаец решил, что, пока Элизу не отпускает воспоминание о ее пропавшем любовнике, он не должен к ней приближаться, но он не мог бесконечно удерживать равновесие на провисшей веревке, не зная, сколько еще это продлится. Тао Цянь представлял, как Элиза лежит в своей постели, считает часы в тишине ночи, наполненной ожиданием, и тоже не спит – только не из-за него, а из-за другого мужчины. Чжунъи так хорошо знал ее тело, что мог бы нарисовать его во всех деталях, вплоть до родинки в тайном месте, – впрочем, он не видел Элизу голой с тех пор, как ухаживал за ней на «Эмилии». Тао Цянь думал и о том, что, если Элиза заболеет, он снова получит предлог к ней прикоснуться, но от таких мыслей ему сразу же становилось стыдно.
Беспричинный смех и осторожная нежность, прежде такие привычные для обоих, сменились напряженной неловкостью. Если тела Элизы и Тао Цяня случайно соприкасались, они в смущении отскакивали друг от друга; каждый чувствовал присутствие и отсутствие другого; казалось, даже воздух был наполнен предчувствием и предвкушением. Вместо того чтобы по-дружески сесть рядом и почитать в свое удовольствие, они торопились попрощаться, как только заканчивалась работа в консультации. Тао Цянь отправлялся обходить лежачих больных, встречался с другими чжунъи, чтобы обсудить диагнозы и методы лечения, или закрывался у себя и штудировал книги по западной медицине. Доктор мечтал когда-нибудь получить разрешение на легальную медицинскую практику в Калифорнии – этими честолюбивыми планами он делился только с Элизой, с призраками Лин и старого учителя. В Китае чжунъи начинает работу в качестве ученика, а потом продолжает в одиночку, вот почему медицина остается на одном и том же месте в течение веков: всегда применяются те же методы и лекарственные средства. Разница между хорошим и посредственным врачом в том, что первый обладает интуицией для определения диагноза и целительным даром в руках. А вот на Западе врачи проводят серьезные исследования, поддерживают научные контакты, следят за новейшими открытиями, имеют в своем распоряжении лаборатории и морги для экспериментов и конкурируют между собой. Тао Цянь восторгался современной наукой, однако его энтузиазм не находил отклика в общине, живущей в плену традиции. Тао Цянь интересовался новинками медицины и покупал все книги и журналы, которые только мог достать. Любопытство ко всему новому настолько распаляло Тао, что он был вынужден написать на стене предостережение своего досточтимого учителя: «Не бывает мудрости без духовной основы». «Не всякое новшество – наука», – повторял он про себя, чтобы не забыть. И все-таки Тао Цянь нуждался в американском гражданстве, которое человеку его национальности было очень сложно получить, – только таким образом он мог остаться в этой стране и перестать быть изгоем; а еще он нуждался в дипломе – с его помощью он мог бы совершить много добрых дел. Вот о чем размышлял Тао Цянь. Фаньгуй не имели никакого представления об иглоукалывании и о травах, веками применяемых в Азии, а Тао Цяня до сих пор воспринимали как знахаря и колдуна; презрение к другим расам было в порядке вещей: если на плантациях Юга негру случалось заболеть, хозяева отправляли к нему ветеринара. Точно так же относились и к китайцам, но некоторые прозорливые врачи – путешественники или усердные книгочеи – проявляли интерес к методам и лекарствам восточной медицины. Тао Цянь продолжал переписываться с Эбенизером Хоббсом, и оба сетовали на разделяющее их расстояние. «Доктор Цянь, приезжайте в Лондон, проведите сеанс акупунктуры в Royal Medical Society[33], и, уверяю вас, все будут поражены», – приглашал Хоббс. По словам англичанина, если они с Тао Цянем объединят свои познания, то смогут воскрешать мертвых.
33
Королевское медицинское общество