В течение нескольких недель голова Хоакина Мурьеты и кисть руки его гнусного приспешника Трехпалого Джека выставлялись в Сан-Франциско, а затем останки отправились в триумфальное путешествие по всей Калифорнии. Очереди любопытных растянулись на целые кварталы – никто не упустил случая поглазеть на зловещие трофеи. Элиза явилась одной из первых, Тао Цянь пошел вместе с ней: доктор не хотел, чтобы она проходила это испытание в одиночку, хотя известие о смерти Мурьеты Элиза восприняла с удивительным спокойствием. После бесконечного стояния на солнцепеке они дождались своей очереди и вошли внутрь. Элиза вцепилась в руку Тао Цяня и решительно двинулась вперед, не обращая внимания на пропитавший платье пот и пробирающую до костей дрожь. Они оказались в мрачном зале, освещенном лишь желтым светом свечей, – это убранство придавало помещению похоронный вид. Стены были завешены черными полотнами, а в углу сидел измученный пианист – он выдавливал несколько траурных аккордов скорее с безысходностью, чем с истинным чувством. На столе, тоже покрытом черной материей, установили две стеклянные банки. Элиза закрыла глаза и позволила Тао Цяню себя вести; она была уверена, что фортепианные аккорды заглушаются барабанными ударами ее сердца. Вот они остановились, она почувствовала, как друг сжал ей руку, набрала в грудь воздуха и открыла глаза. Элиза смотрела на голову всего несколько секунд, а потом позволила вывести себя наружу.
– Это был он? – спросил Тао Цянь.
– Теперь я свободна… – ответила Элиза, не выпуская его руки.