Англичане
Экипаж, посланный Соммерсами, добрался до гостиницы с получасовым опозданием. Кучер порядком набрался, но Джекобу Тодду выбирать было не из чего. Человек вез его по направлению к югу. Дождь, скорее всего, шел, не прекращаясь, пару часов, и некоторые участки улицы стали совершенно непроходимыми, где образовались значительные лужи, совершенно скрывавшие дыры-ловушки, куда легко могла угодить сонная лошадь. По сторонам улицы в ожидании стояли дети рядом с парами волов, готовых буквально за монету впрячься в экипажи, застрявшие в грязи, но, несмотря на свою пьяную близорукость, кучеру удавалось объезжать выбоины, и вскоре они начали подниматься по возвышенности. Прибыв в привечающий иммигрантов дом Серо Алегре, где проживала большая часть колонии иностранцев, так и защемило сердце от обозрения самого города, а внизу пропали из виду хижины и населенные людьми дома. Экипаж остановился перед довольно обширным поместьем, однако ж, удручающего вида; оно представляло собой неудачную затею из привлекающих внимание труб и никчемных лестниц, размещенных среди неровностей земли, освещенных такими факелами, что заставляли отступать саму ночь. Открыть дверь вышла туземная служанка в соответствующей форме, которая была ей велика. Приняла у него пальто и шляпу и провела гостя в просторный зал, уставленный добротной мебелью, хорошей, немного театральной драпировки из зеленого бархата, чересчур нарядной и начисто лишенной пустот, на которых мог бы отдохнуть глаз. Он предполагал, что в Чили, как и в Европе, голые стены считались признаком нищеты, хотя спустя много лет понял свое заблуждение, когда посетил скромные дома простых чилийцев. Картины висели под углом, чтобы можно было оценить их снизу; в полумраке высоких потолков было трудно на чем-то сосредоточиться. Огромный камин, растапливаемый несколькими разнорабочими на угле с помощью толстых поленьев, распределял тепло далеко неравномерно, поэтому ноги оставались ледяными, и тело начинало знобить. Было чуть более дюжины одетых по-европейски людей и несколько служащих в униформе, обходивших господ с подносами. Джереми и Джон Соммерсы выступили вперед поприветствовать друг друга.
- Я представляю вам свою сестру Розу, - сказал Джереми, ведя его в центр зала.
И только тогда Джекоб Тодд заметил сидящую справа от камина женщину, что нарушила покой его души. Роза Соммерс ослепила его на мгновение, и не столько красотой, сколько самоуверенностью и жизнерадостностью. У нее ничего не было от аляповатой пышности капитана и от надоедливой торжественности брата Джереми, напротив, взору предстала женщина с остроумным выразительным лицом, словно готовая в любой момент залиться кокетливым смехом. Когда она смеялась, сеточка тонких морщин появлялась вокруг глаз, и почему-то данная черта больше всего и привлекала Джекоба Тодда. Он не догадывался о точном возрасте дамы, похоже, где-то между двадцатью и тридцатью годами, но предполагал: даже лет через десять она останется все такой же, потому что обладала хорошим телосложением и королевской поступью. В обществе блистала в платье из тафты персикового цвета, но совершенно без украшений, за исключением простеньких коралловых сережек в ушах. Самая элементарная вежливость указывала на то, что было достаточно лишь жеста, чтобы поцеловать руку, совершенно не прикасаясь губами, отчего у нее мутился рассудок, потому что даже не представляла, как ее умудрялись поцеловать. Таким неуместным оказалось то приветствие, что во время длившейся бесконечно паузы оба словно пребывали в некоторой неуверенности. Он поддерживал ее руку так, словно кто-то схватился за меч, а она смотрела на след от слюны, не осмеливаясь его вытереть, чтобы не оскорбить гостя, пока их не прервала девочка, одетая точно принцесса. Тогда некое беспокойство пробудило Тодда и тому намерено удалось вызвать определенный жест издевки, которым обменялись между собой братья Соммерс. Стараясь все это завуалировать, он переключился на ребенка с преувеличенным вниманием, намереваясь ее очаровать.
- Это Элиза, наша подопечная, - сказал Джереми Соммерс.
Тут Джекоб Тодд сделал очередное неловкое движение.
- Как это – подопечная? - спросил он.
- Просто дядя хочет сказать, что я не из этой семьи, - терпеливо объяснила Элиза тоном, каким говорят с дурачками.
- Нет?
- Если я стану плохо себя вести, меня отошлют к католическим монахиням.
- Да что ты говоришь, Элиза? Не обращайте внимания, мистер Тодд. Детям в голову приходят странные вещи. Ну, разумеется, Элиза – член нашей семьи, – прервала разговор мисс Роза, приподнимаясь.
Элиза провела день в компании Мамы Фрезии, готовя ужин. Кухня выходила в патио, но мисс Роза объединила ее с домом с помощью навеса, чтобы летний зной не препятствовал ставить на стол охлажденные блюда или же спрыскивала последние анисовой водкой. Эта почерневшая от сала и копоти, исходящей от кухонной плиты, комната была неоспоримым владением Мамы Фрезии. Коты, собаки, гуси, курицы гуляли как им вздумается по полу из грубого не вощеного кирпича. Там всю зиму что-то жевала коза, которая вскармливала Элизу, уже очень и очень старенькая, и ее никто не осмеливался принести в жертву, иначе подобный поступок расценили бы как злодейское убийство матери. Деточке нравился аромат сырого хлеба в «формочках» для выпечки, когда в промежутках захватывающего процесса подхода теста образовывалась закваска, запах сладкой карамели, взбитой для украшения тортов, и шоколадных возвышений растворенных в молоке. На музыкальных вечерах по средам служанки – две туземки, девочки-подростки, что жили в доме и отвечали за кухню – полировали посуду, гладили скатерти и начищали хрусталь до блеска. В полдень их посылали с кучером в кондитерскую, где надо было купить сладости, чтобы готовить по рецептам, ревниво охранявшимся со времен колонии. Мама Фрезия извлекала пользу из навешенной на лошадей сбруи, принимая последнюю за кожаную сумку со свежим молоком, что превращалось в сливочное масло, пока лошади пробегали туда и обратно.
В три часа пополудни мисс Роза звала Элизу к себе, где кучер и лакей готовили бронзовую, на львиных лапах, ванну, которую служанки оформляли простынями и наполняли теплой водой, пахнущей листьями мяты и розмарина. Роза и Элиза отмокали в ванне, точно неземные творения, пока не остыла вода, и не возвращались служанки с перевешенной на руках одеждой. Далее им помогали надеть чулки и носки, затем бермуды чуть ниже колен, батистовую рубашку и еще широкую короткую юбку с каркасом для кринолина. Одежда подчеркивала стройность талии, после чего в дополнение надевались три накрахмаленных нижних юбки и, наконец, само платье, которое закрывало их целиком, оставляя на виду лишь голову и руки. Кроме того, мисс Роза носила тугой корсет на китовом усе; в нем невозможно было ни глубоко вздохнуть, ни поднять рук выше плеч. А еще нельзя было самостоятельно одеться и нагнуться, потому что при этих движениях вылетали китовые усы и кололи, точно иглы, все тело. Это была одна ванна за неделю, целая церемония, что только можно было сравнить с процедурой мытья головы по субботам, поэтому могла отмениться из-за любого предлога, потому что считалась опасной для здоровья. На неделе мисс Роза хитроумно пользовалась мылом, предпочитала втирать его с помощью губки, пропитанной молоком, и освежаться «туалетной водой» с ванильной отдушкой. Она, как слышно, была модна во Франции аж со времен Мадам Помпадур; даже среди толпы Элиза могла распознать ее с закрытыми глазами по характерному благоуханию. Прошлые тридцать лет некоторые молодые англичанки обладали прозрачной и тонкой кожей, до того как на ней не появлялся оттенок пергамента благодаря светскому обществу и собственной пигментации. Она ухаживала за своей внешностью, применяя розовую воду с лимоном, за счет чего кожа становилась светлой. Также использовала гамамелис для смягчения, ромашку, чтобы придавать волосам блеск, а еще коллекцию экзотических бальзамов и лосьонов, привезенных братом Джоном с Далекого востока, где жили самые красивые женщины мира, если верить слухам. Изобретала для себя платья, вдохновляясь просмотром лондонских журналов, и сама же их шила в собственной швейной мастерской; благодаря интуиции и мастерству преобразовывала личную одежду с помощью обычных лент, цветов и перьев, что не теряли свой вид довольно продолжительное время. В отличие от чилиек она не пользовалась черной накидкой, чтобы прикрываться при каждом выходе из дома. Данный обычай она считала заблуждением, напротив, предпочитала свои короткие накидки и собственную коллекцию шляпок, несмотря на то, что при выходе на улицу на нее смотрели так, будто это идет настоящая куртизанка.