Завершая первое письмо, Галилей обращался к Вельзеру с извинениями:
«И простите мне мою нерешительность, вызванную новизной и трудностью предмета, в связи с которым мне в голову приходили самые разнообразные мысли, периодически представлявшиеся убедительными, но потом снова отвергавшиеся, что оставляло меня сконфуженным и растерянным, ведь мне не хочется утверждать что-либо, когда сказать нечего. Тем не менее я не отказался в отчаянии от этой задачи. Напротив, я надеюсь, что этот новый феномен окажется способным сослужить мне прекрасную службу, позволив настроить некоторые лады и добиться согласия в звучании величественного диссонирующего органа нашей философии - инструмента, за которым, полагаю, я увижу множество органистов надорвавшимися в тщетных попытках настроить его и достичь совершенной гармонии. Их усилия будут тщетными, потому что они оставляют (или скорее сохраняют) три-четыре важнейших лада в диссонансе, что делает принципиально невозможным для них создание совершенной мелодии».
Именно эти расстроенные лады, по мнению Галилея, заставляли несколько нот звучать фальшиво, и в их число входили неизменность небес и неподвижность Земли.
Вельзер учтиво писал Галилею: «Вы продемонстрировали огромный интерес к проблеме, прислав мне в ответ на мои несколько строк составленный за весьма короткое время столь обширный и пространный трактат»[24]. Трепет сопричастности в качестве свидетеля рождения новой философии, выраставшей на почве астрономической аномалии, которую являли собой пятна на Солнце, заставил Вельзера показать письмо Галилея более широкой аудитории, чем не вызывавший у него особого доверия как ученый Апеллес (тот даже не читал по-итальянски, так что ему пришлось бы несколько месяцев ждать приемлемого перевода). Вероятно, Вельзер считал, что князь Чези из Академии-деи-Линчеи, с которым он также состоял в переписке, сможет опубликовать сообщение о пятнах на Солнце в одном из готовившихся к печати выпусков находившегося в его ведении периодического издания. «Стало бы огромным благом для публики, если бы небольшие трактаты, посвященные новейшим открытиям, выходили один за другим, - писал Вельзер, - сохраняя свежесть в восприятии читателей и вдохновляя других исследователей применять свои таланты, разрабатывая подобные темы; потому как невозможно допустить, чтобы создание столь грандиозной по размаху и важности системы легло бы на плечи одного человека, каким бы сильным он ни был»[25].
Князю Чези настолько понравилась идея, что он не только начал подготовку издания, но даже принял Вельзера в Академию. Вскоре Вельзер и Галилей уже горделиво подписывали письма титулом «академик-линчеец» и галантно обменивались сожалениями, если кому-либо из них случалось испытывать физическое недомогание. Когда Чези весной 1613 г. опубликовал в Риме четыре сравнительно короткие заметки Вельзера вместе с тремя длинными ответами Галилея в виде книги, посвященной феномену пятен на Солнце, он положил этим конец разговорам о подагре Вельзера и разнообразных хворях Галилея.
«Я прочитал [Ваше письмо] или, скорее, проглотил его, получив при этом удовольствие, равное аппетиту и жажде, которые я испытывал, - писал Вельзер Галилею 1 июня 1612 г. - Позвольте заверить Вас, что оно смягчило страдания, которые я испытываю от долгой и мучительной болезни, доставляющей мне исключительный дискомфорт в левом бедре. Медики не находят против этого никакого эффективного средства; только представьте, лечащий врач самыми простыми и ясными словами растолковал мне, что первейшие люди его профессии пишут об этой болезни: хотя отдельные случаи и можно исцелить, но остальные не поддаются лечению. Следовательно, приходится полагаться на отеческую милость Творца и Божий промысел: "Ты еси Господь, твори то, что есть добро пред Твоим взором"».
Несчастный Вельзер уже через два года сведет счеты с жизнью, обретя спасение от страданий в самоубийстве, но пока его больше тревожит то, как Чези сумеет воспроизвести в печати мелкие детали рисунков Галилея, изображавших расположение пятен на Солнце и являвшихся необходимым дополнением к его письмам. Галилей составил эти почти фотографически точные зарисовки в результате наблюдений за Солнцем в телескоп, используя листы белой бумаги, на которые падал отраженный образ. Он старательно фиксировал темные пятна, а затем переделывал схемы, учитывая тот факт, что телескоп давал ему перевернутое вверх ногами изображение. Таким образом, ему удавалось избежать того, чтобы причинить вред глазам.
Потребовалось более месяца напряженной работы граверов, чтобы украсить законченную книгу, и в результате публике были представлены последовательные наблюдения за Солнцем, проводившиеся изо дня в день, с 1 июня и до середины июля 1612 г. Однако идеи, высказанные в книге, обострили уже существовавшую напряженность между Галилеем и его почтенными и влиятельными оппонентами. Рассуждения ученого даже расширили круг его противников, в число которых входили и те, кто никогда не читал саму книгу. А поскольку Коперник умер в забвении, где-то в далекой стране, за 70 лет до этого, то Галилею приписали создание гелиоцентрической модели Вселенной (правильнее будет сказать, что его обвинили в этом).
И если «голубиная лига» подвергла яростным нападкам «Разговор о телах, которые остаются на поверхности воды или движутся в ней», противопоставляя труды Аристотеля работам Галилея, то критики «Писем о солнечных пятнах» взывали уже к гораздо более высокому авторитету - к Библии.
Реорганизация структуры небес согласно теории Коперника поразила многих современников Галилея и показалась им сомнительной и еретической.
«Это мнение Иперника, или как там его зовут, - пренебрежительно отзывался о новой теории пожилой доминиканский священник из Флоренции в ноябре 1612 г., - представляется мне противоречащим Священному Писанию». Однако ни Коперник, ни Галилей - оба искренние католики - не имели намерений обращать критицизм против Библии или начинать нападки на Церковь. Более того, Коперник посвятил свой труд «Об обращениях небесных тел» папе Павлу III (тому самому понтифику, что отлучил английского короля Генриха VIII от церкви и учредил Римскую инквизицию). Работая над «Письмами о солнечных пятнах», Галилей обращался за консультациями к кардиналу Карло Конти, поскольку хотел выслушать его авторитетное суждение об изменении представлений о структуре небес. Кардинал Конти заверил его, что в Библии нет подтверждений аристотелевской доктрины неизменности; более того, он высказал мнение: что, похоже, Писание даже противоречит этому утверждению.
Ранее ни в одном из возмущенных и агрессивных выпадов против Галилея со стороны академических кругов не было и следа обвинений в ереси - преступлении, которое сам он считал «более отталкивающим, чем сама смерть», - однако теперь возникла эта новая и неожиданная для Галилея угроза. Поэтому, учитывая, как складывались обстоятельства, он, должно быть, испытал немалое облегчение, когда в октябре 1613 г. кардинал Оттавио Бандини наконец дал разрешение принять дочерей Галилей в монастырь, невзирая на их возраст. Тринадцатилетняя Виржиния и двенадцатилетняя Ливия были немедленно помещены в расположенный поблизости от Флоренции, в Арчетри, монастырь Сан-Маттео, настоятельницей которого была достопочтенная Людовика Винта, родная сестра сенатора Флоренции и личного секретаря великого герцога Фердинандо. Не успели девочки оказаться под защитой стен обители, как разразился скандал: учение Коперника объявили ересью.
В ноябре лучший и самый любимый ученик Галилей бенедиктинский монах Бенедетто Кастелли, который последовал за ним из Падуи, покинул Флоренцию, чтобы занять прежний пост Галилея - он стал профессором математики в Университете Пизы. Кастелли не только придумал способ безопасного наблюдения за Солнцем с помощью бумажного листа, принесший такой грандиозный успех Галилею, но еще и выполнил многочисленные рисунки и диаграммы солнечных пятен, опубликованные в его книге. Учитель полагался на Кастелли и при подготовке ответа на четыре опубликованные критические статьи, направленные против «Разговора о телах». Едва приехав в Пизу, Кастелли получил предупреждение от университетского начальства: он ни при каких обстоятельствах не должен был включать в свои лекции или обсуждать со студентами вопрос о движении Земли. Монах, естественно, согласился на это условие, поскольку и его учитель, Галилей, придерживался той же тактики, будучи профессором, в Пизе и Падуе. Однако уже через несколько недель Кастелли оказался в затруднительном положении: в частной, но весьма важной беседе ему были заданы соответствующие вопросы - в Пизу с обычным зимним визитом в сопровождении свиты прибыло семейство Медичи. Расположившись, как обычно в это время года, в своем пизанском дворце, Его Высочество Козимо II, эрцгерцогиня Мария Маддалена и великая герцогиня-мать мадам Кристина трижды в день собирались за столом, чтобы вести увлекательные разговоры, в ходе которых властители желали получать новую информацию по самому широкому кругу тем.