Система Птолемея допускала два вида движения Солнца. Первое - медленное ежегодное продвижение с запада на восток, которое совершало само Солнце. Другое - более заметное - это движение Солнца по небу в течение дня (вероятно, это движение и было остановлено по молитве Иисуса Навина). Оно, по мнению Птолемея, совершалось на самом деле Перводвигателем - сферой высшего неба, охватывавшей все другие сферы, включая и те, на которых находились Солнце, Луна, планеты и звезды, обращавшиеся вокруг Земли в течение суток. Если бы Бог остановил только Солнце, это не отвечало бы желанию Иисуса Навина. Напротив, в результате ночь наступила бы на четыре минуты раньше.
Однако, согласно наблюдениям Коперника за небом и его последующим выводам, переход от дня к ночи являлся результатом вращения Земли. Галилей соглашался с Коперником в том, что Земля каким-то образом получает импульс для этого движения от Солнца. Дальнейшие наблюдения Галилея за Солнцем привели его к заключению, что светило также имеет месячный цикл вращения, что удалось установить в ходе исследования солнечных пятен. Как свет Солнца освещает все другие планеты, так и его движение придает им импульс движения по орбитам. Следовательно, если Бог остановил вращение Солнца, Земля тоже должна была остановиться, и тогда день продлился в той мере, в какой это было нужно Иисусу Навину.
Позднее Галилей указывал, что, когда Солнце, согласно Библии, стояло неподвижно, оно находилось «в середине неба» - в точности там, где поместила его система Коперника. Подобное упоминание о местоположении Солнца не означает, что оно было остановлено в высшей, полуденной точке, ибо в таком случае Иисус Навин имел бы достаточно времени для завершения битвы, не обращаясь с молитвой о чуде продления дня.
Несмотря на силу приведенных аргументов, сам Галилей хотел бы отказаться от такого рода астрономических интерпретаций, поскольку считал, что в Библии говорится о гораздо более важных вещах. Однажды он услышал замечание бывшего библиотекаря Ватикана, кардинала Чезаре Баронио: «Библия - это книга о том, как достичь Небес, а не о том, как Небеса устроены».
«Я верю, что целью Священного Писания было убедить людей в истинах, необходимых для спасения души, - продолжал Галилей свое письмо к Кастелли, - потому что ни наука, ни какие-либо иные средства не могут считаться надежными, один только голос Святого Духа дарует истину. Но я не думаю, что необходимо верить в то, что тот самый Бог, который даровал нам наши чувства, речь, интеллект, лишил нас возможности пользоваться ими, дабы научить тому, что мы способны постичь самостоятельно с помощью этих его даров. В частности, так обстоит в случае с науками, которые не упоминаются в Писании, и прежде всего с астрономией, о которой говорится так мало, что даже имена планет там не приводятся. Безусловно, будь целью священных текстов научить людей астрономии, они бы не обошли столь последовательно сей предмет».
Кастелли поделился этими изощренными рассуждениями учителя со своими друзьями и коллегами, которые сделали списки письма и способствовали его широкому распространению. А сам Галилей вернулся к предсказанию расположения Медицейских спутников и к составлению ответов - всевозможные оппоненты нападали в печати на опубликованные им работы. Когда в марте его здоровье пошатнулось, Кастелли, который умолял Галилея лучше заботиться о себе, решил прийти учителю на помощь.
В самом начале лета в монастыре Сан-Маттео в Арчетри Виржиния и Ливия облачились в темно-коричневые одежды францисканского ордена. Хотя обе девочки были еще слишком юными для принятия обетов мать-настоятельница, сестра Людовика Винта, сообщила захворавшему Галилею, что желает видеть их одетыми в соответствии с правилами. При этом она ссылалась на устав:
«Юные девушки, вступающие в монастырь прежде достижения ими установленного законом возраста, должны стричь волосы по кругу, а их мирское платье должно быть снято, им следует облачиться в религиозные одеяния в со ответствии с требованиями настоятельницы. Но когда они достигнут возраста, установленного законом, они должны будут принять обет, облаченные, как и все другие монахини» (Устав ордена св. Клары, параграф 2).
Тем временем письмо Галилея к Кастелли продолжало циркулировать среди публики, переходя из рук в руки, пока случайно не попало к совершенно не подходящему человеку. 21 декабря 1614 г., ровно через год после дня написания письма, ученый услышал, как его взгляды горячо осудил в своей речи, произнесенной с кафедры церкви Санта-Мария-Новелла во Флоренции, Томмазо Каччини, молодой священник из ордена доминиканцев, тесно связанного с «голубиной лигой».
«Мужи Галилейские! Что вы стоите и смотрите на небо?"1
Начав свою проповедь с такого выпада, Каччини немедленно перешел к библейскому тексту, читавшемуся в последнее воскресенье рождественского поста - это как раз был фрагмент из Книги Иисуса Навина, включавший повеление: «Стой, солнце!» - первоначально вызвавшее у мадам Кристины сомнения. Каччини завершил свою речь, заклеймив Галилея и его последователей, а также всех математиков в целом как людей, «практикующих дьявольские искусства... врагов истинной веры».
Язвительность его языка вызвала упреки в адрес Каччини, а руководители ордена принесли Галилею письменные извинения за нападки своего чересчур рьяного проповедника. Но вскоре другой флорентийский доминиканец, Николо Лорини, ставший обладателем экземпляра теперь уже по-настоящему широко разошедшегося письма Галилея к Кастелли, поспешил представить его главному инквизитору в Риме. Услышав эти новости, Галилей испугался, что при переписке наиболее важные фрагменты могли подвергнуться искажению (как это и произошло на самом деле) из-за случайных ошибок копиистов или же по злому умыслу. Он направил тщательно выверенную копию одному из ватиканских друзей - Пьетро Дини, который, в свою очередь, подготовил экземпляры для нескольких кардиналов, дабы те смогли бы помочь очистить имя Галилея от обвинений в ереси.
На протяжении весны и лета 1615 г. ученый перенес еще несколько приступов болезни, лишавшей его работоспособности, - вероятно, недуг усиливался из-за тревоги, вызванной пониманием того, какие силы ополчились против него. Галилей начал подозревать, что стал жертвой настоящего заговора. Прикованный к постели, он переработал частное письмо к Кастелли в более пространный трактат, снабженный серьезной и развернутой аргументацией, и отослал его самой мадам Кристине. (Поскольку ни один печатник не брался опубликовать «Письмо к великой герцогине Кристине» вплоть до 1636 г., когда оно было впервые издано в Страсбурге, итальянские читатели располагали только рукописными копиями.)
Галилей начал письмо так:
«Несколько лет назад, как это хорошо известно Вашему Светлейшему Высочеству, я обнаружил на небе многие объекты, которые не были видимы никем ранее, до нашего времени. Новизна сих явлений, равно как и некоторые последствия, вытекающие из их существования, пришли в несогласие с представлениями физики, широко принятыми в кругах философов, и это настроило против меня немалое количество профессоров - словно это я, собственными руками, поместил данные объекты на небо, чтобы расстроить порядок Природы и опровергнуть науки. Кажется, мои оппоненты забыли, что расширение известных нам истин стимулирует исследования, укрепляет науку и способствует росту искусств, а вовсе не ведет к их преуменьшению или разрушению.
Проявляя гораздо большее пристрастие к собственным мнениям, нежели к истине, сии ученые мужи... бросают мне многочисленные вызовы и публикуют множество писаний, заполненных бессильными аргументами, но они совершают тяжкую ошибку, уснащая их цитатами из различных мест Библии, которые сами они не сумели правильно понять и которые совершенно не подходят к их аргументации»[27].
Несмотря на то, что Галилей направил все эти рассуждения и комментарии самой мадам Кристине, он не рискнул обвинить ее в несправедливости, опасаясь, что она может расценить подобные выпады с его стороны как дерзость или оскорбление. Он приберегал яд для других оппонентов, использовавших библейские цитаты, понять которые они были не способны, для осуждения гениальной теории Коперника, с которой они были знакомы лишь понаслышке. Галилей опирался на мнение св. Августина, рекомендовавшего проявлять умеренность в набожности и осторожность в суждениях о сложных предметах, указывая, в частности, на то, что следует избегать осуждения гипотез, «потому что в будущем истина может оказаться вовсе не противоречащей священным книгам как Ветхого, так и Нового Завета». В качестве комментария к своему пятидесятистраничному письму Галилей сделал сноски на все богословские труды, с которыми он ознакомился при построении собственных рассуждений по поводу использования библейских цитат в отношении науки, - он взывал к авторитету св. Августина, Тертуллиана, св. Иеронима, св. Фомы Аквинского, Дионисия Ареопагита и св. Амвросия Медиоланского, чтобы защититься от врагов, стремившихся, как он утверждал, «уничтожить меня и все, мною сделанное, любыми средствами, которые они только способны придумать».