Когда Галилей в 1604 г. обнаружил очередную новую звезду, он вернулся к забытой концепции датского астронома. Однако он пренебрежительно относился к планетарной системе Тихо Браге, поскольку она являлась слабой попыткой согласовать системы Птолемея и Коперника. Что же касается тщательных наблюдений Тихо за кометой, Галилей просто отмахнулся от них. Сам он рассматривал кометы как аномальные световые явления в воздухе - скорее всего, отражения солнечного света в парах на огромной высоте, - а не как настоящие небесные тела. Невозможно установить масштаб и рассчитать расстояние до кометы, утверждал Галилей, так же как невозможно поймать радугу или подержать в руках северное сияние.
Никакие попадавшие к Галилею новые данные, записи очевидцев или возникавшие вопросы, связанные с кометами 1618 г., не побуждали его пересмотреть свое скептическое отношение. На него не произвел впечатление и специально присланный из Рима текст лекции, прочитанной в Колледжио Романо и опубликованной в начале 1619 г. Автор, астроном-иезуит отец Орацио Грасси, строил свои рассуждения, основываясь на результатах изучения кометы в конце ноября, и высказывал мнение, что она прошла между Солнцем и Луной. Это было поразительное заключение для иезуита, потому что в Колледжио Романо нелегко было оспаривать любое положение Аристотеля. Тем не менее, у Галилея вызвали сомнения произведенные отцом Грасси расчеты, и он отверг их с ходу, как ранее решительно отвергал идеи Тихо, утверждая, что у кометы нет собственного существа, тела как такового. Отец Грасси, кроме того, совершил несколько математических ошибок в расчетах, пытаясь установить объем кометы, включая ее «голову» и «бороду», и в итоге заключил, что она в миллиарды раз превосходит размеры Луны - это показалось Галилею уж и вовсе нелепым. Что еще хуже, описывая наблюдения за кометой с помощью телескопа, отец Грасси проявил невежество в отношении некоторых основных принципов работы с этим инструментом, что вызвало презрение Галилея.
Как раз в это время ученик Галилея Марио Гвидуччи был избран консулом престижной Флорентийской академии и по заведенному обычаю должен был прочитать пару лекций весной 1619 г. В качестве темы он выбрал кометы. Галилей написал для Гвидуччи довольно много заметок, выражая собственное недоумение и сомнения по поводу работ Тихо Браге и отца Грасси: «Поскольку нам остается лишь гадать среди теней, пока мы не получим сведения об истинной природе Вселенной, предположения, высказанные Тихо, представляются мне весьма сомнительными».
Система мира, предложенная Тихо Браге. Корбис-Беттман
Отец Грасси был оскорблен опубликованными рассуждениями Галилея о его исследованиях, анонимно появившимися в печати в июне 1619 г. под названием «Беседы о кометах». Галилей - которого все небезосновательно сочли автором - выбрал, судя по всему, иезуитов в качестве единственной мишени для атак: сначала отец Шайнер («Апеллес» в «Письмах о солнечных пятнах»), теперь отец Грасси, и это при том, что Колледжио Романо всегда поддерживал открытия Галилея и проявлял к нему большое уважение.
Гневный, возмущенный ответ отца Грасси последовал очень скоро - в виде работы «Libra astronomica» («Астрономическое и философское равновесие»), которую он написал на латинском языке и опубликовал под псевдонимом Лотарио Сарси, воспользовавшись именем вымышленного студента. Как обещало само название труда, «Libra astronomica», также изданная в 1619 г., положила идеи Галилея о кометах на чаши весов и нашла их легковесными.
Вынужденный отвечать, дабы положить конец резким выпадам оппонентов, Галилей заявил о своей позиции уже в заглавии следующей публикации. Он назвал ее «II Saggiatore» («Оценщик»), заменив, таким образом, грубую шкалу весов «Libra astronomica» на тонкий инструментарий оценщика драгоценных металлов, определяющего количество чистого золота в сплаве и выставляющего пробу. Отец Грасси, в свою очередь, отозвался и на этот вызов, издав новую книгу - «Assaggiatore» («Дегустатор вин»), давая понять, что Галилей, известный любитель хорошего вина, вероятно, много пил, когда писал «Оценщика».
В 1620 г., когда тон спора о кометах стал особенно грубым, Священная Конгрегация Индекса вернулась к эдикту 1616 г. и внесла в него необходимые изменения относительно текста сочинения Коперника «De revolutionibus», установив, какие именно исправления должны быть сделаны в книге, чтобы ее можно было исключить из списка запрещенной литературы. Конгрегация настаивала на ослаблении убедительности доброго десятка утверждений Коперника, касающихся движения Земли, предлагая отредактировать их таким образом, чтобы они звучали как чисто гипотетические предположения. Галилей послушно внес все предусмотренные исправления в свой экземпляр «De revolutionibus», однако зачеркнул все указанные пассажи очень легкими, едва заметными штрихами.
Галилей не осмелился упомянуть теорию Коперника в «Оценщике». Подобная дискуссия, учитывая существование эдикта, могла быть весьма опасной, да и, кроме того, она не имела прямого отношения к теме: Коперник в своей книге даже не упоминал о кометах, а представление Галилея, что кометы якобы являются оптическими иллюзиями, автоматически отметало любую связь между ними и той или иной моделью устройства Вселенной. Он высмеивал «Сарси» и «его учителя» за то, что те присвоили кометам статус квазипланет. «Если их мнение и их голоса имеют силу вызывать к жизни предметы, которые они воображают и называют, - иронизировал Галилей, - то почему бы этим господам в таком случае не оказать мне услугу, вообразив и произнеся слово "золото", глядя на груду старой рухляди, накопившейся у меня в доме».
Галилей настаивал на том, что игра солнечного света может придать блеск и сияние различным объектам, одурачив несведущего наблюдателя: «Если бы Сарси плюнул на землю, он, без сомнения, вскоре обнаружил бы настоящую звезду, взглянув на плевок, в котором отразились солнечные лучи».
В своем сочинении «Оценщик» Галилей воспользовался случаем высмеять философские термины, которые в то время рядились под научные объяснения. Он заметил, что «симпатия», «антипатия», «оккультные свойства», «влияния» и прочие подобные формулировки слишком часто «использовались некоторыми философами как одеяние, маскирующее истинный ответ, который должен был звучать как "не знаю"».
«Сей ответ, - утверждал Галилей, - был бы гораздо более переносим, чем иные, поскольку искренняя честность прекраснее обманчивой двусмысленности».
Таким образом, избегая запрещенной темы планетной системы, ученый ставил в «Оценщике» возникший спор о кометах в более широкий контекст философии науки. Галилей проводил четкое разграничение, устанавливая незыблемые границы между экспериментальным методом, которому он сам отдавал предпочтение и преобладающим доверием к полученной извне мудрости или к мнению большинства. Вот что он писал:
«Я не испытывал иных чувств, кроме удивления, оттого что Сарси так настаивает на своих попытках доказать нечто ссылаясь на чужие мнения, в то время как я собственными глазами могу убедиться во всем, используя средства эксперимента. Чужие свидетельства применимы в сомнительных случаях, в делах прошлых и мимолетных, а не там, где речь идет о событиях, происходящих в данный момент. Судья может совершать дознание с помощью свидетельств, чтобы установить, правда ли, что Пьетро нанес увечье Джованни прошлой ночью, а не для того, чтобы определить, есть ли у Джованни следы увечья, - ведь в последнем судья может убедиться самостоятельно. Но даже при составлении заключений, опирающихся исключительно на логические рассуждения, я бы сказал, что мнение многих едва ли имеет большую ценность, чем суждение немногих, потому что число людей, умеющих мыслить здраво и анализировать сложные обстоятельства, намного меньше, чем число тех, кто мыслит скверно и неумело. Если бы логическое рассуждение напоминало по сути своей перевозку груза, я бы согласился, что несколько сходно мыслящих человек ценнее, чем один, так же как несколько лошадей могут перевезти больше мешков зерна, чем одна. Но логическое рассуждение больше напоминает скачки, чем перевозку грузов, и один породистый скакун легко обгонит сотню ломовых лошадей».