Если Галилей принял Вивиани как второго сына, то надо признать, что в последние годы жизни он не был обделен и вниманием своего родного сына. Винченцо, теперь и сам отец трех мальчиков (младший, Козимо, родился в 1636 г.), посещал Галилея в Арчетри - а также, вероятно, заодно и сестру Арканжелу, жившую вдали от мира, в соседнем монастыре. Когда Галилею пришла идея использовать маятник как регулятор механических часов, он обсуждал этот проект с сыном, попросив Винченцо использовать свои острое зрение и художественные навыки, чтобы изготовить схему таких часов. Закончив ее, Винченцо вызвался сделать также и модель часов: он не хотел, чтобы идея отца попала в руки конкурентов, опасаясь, что те могут украсть изобретение Галилея.
Винченцио Вивиани.
Институт и Музей истории науки, Флоренция
Позднее, рассказывая об отце, Винченцо придает реальным воспоминаниям оттенок агиографии:
«Галилео Галилей выглядел весьма величественно, особенно в преклонные годы: он обладал крупной и статной фигурой, грубоватым, но крепким сложением, которое было совершенно необходимо для осуществления поистине титанических усилий, требующихся для проведения бесконечных наблюдений за небом. Его красноречие и выразительность были восхитительны; когда он говорил серьезно, речь его была чрезвычайно богата, а идеи глубоки; ведя приятные беседы, он блистал шутками и остроумием. Он легко гневался, но так же легко и успокаивался. Он обладал исключительной памятью, так что, в дополнение ко многому другому, связанному с его исследованиями, хранил в голове множество поэтических строк, в частности лучшие части "Неистового Роландо", его любимой поэмы, автора которой [Лудовико Ариосто] ставил выше всех латинских и тосканских поэтов.
Самым ненавистным ему пороком была ложь, может быть, потому что посредством математической науки он слишком хорошо знал красоту Истины»[101].
В 1641 г. Бенедетто Кастелли, после многочисленных петиций в Святую Инквизицию, добился разрешения приехать в Арчетри и заняться со своим старым учителем изучением движения спутников Юпитера, а также дать ему духовные советы - получив заранее предупреждение, что любые разговоры на тему о движении Земли станут основанием для отлучения от Церкви.
В одном из писем того времени Галилей утверждал:
«Ложность системы Коперника ни при каких обстоятельствах не должна ставиться под сомнение, в особенности нами, католиками, которые обладают безусловным авторитетом Священного Писания, истолкованного величайшими мастерами богословия, чьи аргументы помогают нам держаться убеждения о неподвижности Земли и о движении Солнца вокруг нее. Гипотеза Коперника и его последователей, предлагающая противоположное, полностью опровергается самым главным и неоспоримым аргументом, а именно всемогуществом Бога. Он способен действовать многими, даже бесконечными путями, в то время как мы ведем наблюдение единственно доступным нам способом, и мы не должны претендовать на то, чтобы останавливать руку Бога и настойчиво выяснять, в чем именно мы ошибаемся. А поскольку я нахожу неадекватными наблюдения и заключения Коперника, то я сужу, в равной мере, насколько ложными и ошибочными являются взгляды Птолемея, Аристотеля и их последователей, когда, не выходя за пределы человеческого разума, их необоснованность может быть легко обнаружена»1.
Когда Кастелли вернулся в Рим, он удвоил усилия по смягчению приказа о домашнем аресте Галилея, хотя все они так и остались безуспешными. Кастелли молился за Галилея каждое утро (вплоть до своей смерти в 1643 г.), и эти два близких друга поддерживали контакты, обсуждая общие интересы. Завершая письмо к Кастелли о гидравлике фонтанов и рек, Галилей выразил благодарность за его утешение и участие на протяжении всей жизни: «Лишенный сил преклонными годами и в еще большей степени несчастной слепотой и провалами в памяти и других чувствах, я провожу бесцельные дни, которые тянутся столь долго из-за моей вынужденной бездеятельности, но и одновременно пролетают так быстро по сравнению с месяцами и годами, кои уже миновали; и мне не остается другой радости, кроме воспоминаний о сладости былой дружбы, ведь друзей осталось уже так мало, хотя неизменным и остается одно, незаслуженное мной: это ваша любовь»[102].
Портрет Галилея в возрасте 71 года. Юстус Зюстерманс.
Скала, фотоархив «Арт-ресурс», Нью-Йорк
Но воображение ученого не знало покоя: он вернулся к проблеме долготы, к книгам Эвклида, чье старинное определение математических отношений Галилей пересмотрел, равно как и рад других идей, которыми он мог наслаждаться, но которые не записывал и не сообщал никому.Другу-философу из Савоны он писал: «У меня в голове крутится невероятное множество проблем и вопросов, отчасти совершенно новых, отчасти отличных или противоположных тем, что обычно высказываются; я мог бы составить их них книгу, более любопытную, чем остальные, написанные мной. Однако мое состояние (помимо слепоты и общей слабости надо учитывать и ветхий возраст - 75 лет) не позволяет мне заняться исследованиями. Следовательно, я должен хранить молчание, и так проходит остаток моей исполненной трудами жизни; я нахожу удовлетворение в удовольствии, которое доставляют мне другие умы, пребывающие в поиске»1.
Один из таких ищущих умов принадлежал самопровозглашенному «галилеисту» Евангелисте Торричелли, одному из самых первых и наиболее одаренных студентов Кастелли в Риме; он послал великому ученому письмо и рукопись для комментариев. Под впечатлением этого Галилей пригласил того в Арчетри. «Надеюсь насладиться Вашим обществом в течение нескольких дней моей жизни, которая теперь подходит к концу и, по сути дела, закончена, - писал Галилей Торричелли в сентябре 1641 г., - а также обсудить с Вами некоторые обломки моих мыслей по поводу математики и физики и получить от Вас помощь в их полировке, ибо тогда они смогут остаться в меньшем беспорядке, если их увидят другие»[103].
Торричелли приехал в дом Галилея в октябре. Однако уже в ноябре хозяин слег в постель с лихорадкой и почечными болями, которые на этот раз оказались фатальными. Галилей умирал более двух месяцев, так что еще сумел продиктовать Торричелли некоторые соображения в виде диалога о математических отношениях. Это было начало новой книги - еще одного интеллектуального приключения для Сальвиати, Сагредо и Симплицио, - которую ему написать оказалось уже не суждено. Вечером 8 января 1642 г. Галилей скончался. У постели умирающего находились Торричелли, Вивиани и сын ученого Винченцо.
«Сегодня пришла новость о смерти синьора Галилея, - сообщал Лукас Хольсте, ватиканский библиотекарь, в письме к кардиналу Франческо Барберини. - Эта потеря затрагивает не только Флоренцию, но и весь мир и все наше столетие, которому этот великий человек придал больше блеска, чем все другие заурядные философы. Теперь зависть умолкнет, а совершенство его ума станет известным; ум сей будет служить последующим поколениям как проводник в поисках истины»[104].
И хотя панегирик Хольсте оказался пророческим, запоздалые последствия суда и обвинения Галилея сказались на событиях, свершившихся непосредственно после его смерти.
Великий герцог Фердинандо назвал Галилея «величайшим светочем нашего времени» и похоронил его в капелле послушников францисканской церкви Санта-Кроне. Фердинандо надеялся этим воздать великому ученому честь, выполнив пожелания Галилея, выраженные в его завещании: быть похороненным рядом с отцом и другими родственниками в главной базилике церкви, которая давала приют многим частным захоронениям с надгробиями и гербами лучших флорентийских семей. Помимо этого великий герцог хотел произнести публичную речь и воздвигнуть мраморный памятник, но папа Урбан категорически запретил подобные действия. Вообще ажиотаж вокруг смерти Галилея вызывал ярость у Урбана, который воспринимал это как личное оскорбление его власти понтифика[105].