Пейзаж постепенно менялся. Башни кедров и кипарисов вздымались над холмами, а рыжеватая штукатурка домов сливалась с общим фоном местности. Так Галилей познакомил Ливию с тяжеловатой, чувственной красотой Тосканы. Старшая его дочь, Виржиния, уже ожидала их во Флоренции. Она уехала туда предыдущей осенью, по настоянию матери Галилея, забравшей девочку с собой после не слишком приятного визита в Падую. Мать обнаружила тогда, что ее сын полностью поглощен подзорной трубой и не способен оказать ей того рода гостеприимство, на которое она рассчитывала, а свою так называемую невестку она и вовсе сочла недостойной внимания. Мадонна Джулия вскоре покинула дом сына и вернулась в Тоскану.
«Малышка здесь у меня так счастлива, - сообщала она в письме к Алессандро Пьерсанто, слуге Галилея, - что и слышать не хочет ни о каком другом доме»[12].
Ни Виржиния, ни Ливия и понятия не имели, когда они снова увидят своего брата Винченцо. Галилей счел за благо для мальчика, совсем еще малыша, остаться в Падуе с Мариной.
Вскоре после отъезда Галилея Марина вышла замуж за Джованни Бартолуцци, вполне почтенного горожанина, который был ей ближе по социальному положению. Галилео не только одобрил этот союз, но даже помог Бартолуцци найти работу у одного из своих богатых падуанских друзей. Он продолжал посылать Марине деньги на содержание Винченцо, а Бартолуцци, в свою очередь, снабжал Галилея прозрачными заготовками для линз к его телескопам, приобретая их у мастеров-стеклодувов острова Мурано, расположенного в пределах Венецианской лагуны (ученый пользовался ими до тех пор, пока Флоренция не обеспечила его чистым стеклом несравненно лучшего качества).
Во Флоренции Галилей снял дом «с высокой ступенчатой крышей, с которой видно все небо», откуда он мог вести свои астрономические наблюдения и где можно было установить станки для вытачивания линз. В ожидании, пока дом будет готов, Галилей несколько месяцев прожил с матерью и двумя девочками в комнатах, предоставленных его сестрой Виржинией и ее мужем, Бенедетто Ландуччи. Родственники Галилео встретили его дружелюбно, несмотря на недавние раздоры, сопровождавшиеся судебными разбирательствами, но «зловредный зимний воздух города» плохо влиял на его самочувствие.
«После многолетнего отсутствия, - жаловался Галилей, - я стал воспринимать сам разреженный воздух Флоренции как жестокого врага моей головы и всего остального тела. Простуды, кровотечения и запоры на протяжении последних трех месяцев довели меня до такой слабости, депрессии и уныния, что я практически не выходил из дома и даже не вставал с постели, не испытывая, однако, благословенного забытья сна, не в силах толком отдохнуть».
Когда позволяло здоровье, ученый посвящал все свое время изучению Сатурна, находившегося намного дальше Юпитера - практически на пределе возможностей телескопа, - на котором, как полагал Галилей, можно было различить две крупные неподвижные луны. Он описал увиденное в латинской анаграмме, которая, если правильно разгадать ее, гласит: «Я наблюдал высочайшую планету и нашел ее трехтелой». Таким способом он заявил о новом открытии, избежав риска выставить себя глупцом, пока не найдено подтверждение гипотезы. Галилей направил нерасшифрованную анаграмму нескольким известным астрономам, чтобы на всякий случай закрепить за собой право первооткрывательства. Ни один из них не смог разгадать загадку. Великий Кеплер, живший в Праге и к тому времени уже имевший в своем распоряжении телескоп (он считал его «более ценным, чем любой скипетр»), ошибся в расшифровке и пришел к выводу, что Галилей обнаружил две луны Марса[13]. (Заметим в скобках, что две луны Марса действительно появились в окуляре телескопа двести лет спустя, когда Асаф Холл в Военно-морской обсерватории США зарегистрировал два спутника Марса и назвал их Фобос и Деймос.)
Той же осенью 1610 г., пока Венера была видна на вечернем небе, Галилей изучал изменения размера и формы этой планеты. Он также направлял телескоп и на Юпитер, отчаянно сражаясь с трудностями в установлении точных орбитальных периодов четырех недавно открытых им спутников - ученый хотел найти бесспорное доказательство реальности их существования. Тем временем другие астрономы жаловались на то, что им никак не удается разглядеть спутники Юпитера сквозь гораздо менее совершенные инструменты, а потому высказывали вслух сомнения в том, что эти небесные тела существуют на самом деле. Несмотря на подтверждение со стороны Кеплера, некоторые ученые утверждали, что луны могут быть просто оптической иллюзией, внесенной в картину звездного неба линзами Галилея.
Теперь, когда новые луны стали предметом особого интереса Флорентийского государства, спор астрономов приобрел политический характер, поскольку нужно было защитить честь великого герцога. Галилей вступил в схватку, поставляя как можно большее количество усовершенствованных телескопов во Францию, Испанию, Англию, Польшу, Австрию, а также в различные города Италии. «Чтобы повсюду распространить и подтвердить признание моих открытий, - объяснял он, - мне представляется необходимым... сделать так, дабы истина стала очевидной и общепризнанной, а для этого следует продемонстрировать явление как можно большему числу людей».
Знаменитые философы, включая некоторых прежних коллег Галилея из Пизы, отказывались смотреть в телескоп на то, что должно было считаться новым содержанием аристотелевского неизменного космоса. Галилей отражал их нападки, проявляя при этом своеобразное чувство юмора: узнав в декабре 1610 г. о смерти одного из таких оппонентов, он вслух высказал пожелание, чтобы профессор, во время земного пребывания отрицавший существование Медицейских звезд, смог бы теперь разглядеть их получше по дороге на Небеса.
Чтобы укрепить превосходство своих выводов над мнением противников, Галилей счел политически правильным решением посетить Рим и опубликовать открытия именно там, в Вечном городе. Он однажды уже ездил в Рим - в 1587 г., с целью провести дискуссию о геометрии с выдающимся математиком-иезуитом Кристофом Клавиусом, написавшим важные и широко известные комментарии по астрономии; теперь этот блестящий ученый живо заинтересовался известиями о последних работах Галилея. Великий герцог Козимо дал Галилею разрешение на поездку. Таким образом он рассчитывал повысить собственный статус в Риме, где его брат Карло Медичи занимал традиционное для одного из отпрысков Их семьи место кардинала.
К сожалению, болезненная реакция Галилея на климат Флоренции заставила его откладывать отъезд вплоть до 23 марта 1611 г. Он провел шесть дней в дороге, воспользовавшись экипажем великого герцога, а по ночам направляя телескоп на небо - он делал это на каждой остановке: в Сан-Касьяно, Сиене, Сан-Квирико, Аквапенденте, Витербо, Алонтерози, - упорно продолжая изучать периоды обращения лун Юпитера.
Галилей прибыл в Рим в конце недели, и оказанный ему теплый прием приятно поразил ученого. «Я был принят и обласкан многими прославленными духовными лицами и представителями городской знати, - сообщал он, - которые хотели непременно увидеть то, за чем я наблюдал; и все они были польщены тем, что я, в свою очередь, пребывал в восхищении от чудесных статуй, картин, комнат, расписанных фресками, великолепных дворцов, садов и всего прочего»[14].
Галилей заручился поддержкой Колледжио Романо, центрального учреждения системы обучения иезуитов, где главным математиком являлся отец Клавиус, уже перешагнувший порог семидесятилетия. Клавиус и его почтенные коллеги, рассматривавшиеся Церковью как главные авторитеты в области астрономии, обзавелись собственными телескопами, и теперь все они могли подтвердить достоверность наблюдений Галилея. Несмотря на то что, как все иезуиты, они были привержены аристотелевской идее неизменного космоса, эти ученые все же не отрицали очевидность того, что подсказывали им собственные органы восприятия. Они даже оказали Галилею честь, пригласив посетить их, что вообще случалось очень редко.