Мы с Сент-Джоном говорили, Синтия что-то записывала, и вдруг посреди нашего вялотекущего собеседования у сержанта вырвалось:
— Послушайте, сэр, я понимаю, что я был последним, кто видел ее живой, а это кое-что значит, я понимаю; но если бы убил я, на кой хрен мне докладывать, что я нашел ее мертвой? Верно я говорю?
Резонно, но мне не это было нужно.
— Последним, кто видел капитана Кемпбелл живой, был тот, кто убил ее. Человек, который убил ее, был также первым, кто видел ее мертвой. Верно я говорю?
— Ага... да, сэр... Я хотел сказать...
— Сержант, не будете ли вы так любезны не забегать вперед. Я был бы весьма признателен. Договорились?
— Да, сэр.
Вмешалась мисс Сострадание:
— Сержант, я понимаю, вам было нелегко. Увидеть труп — душевная травма даже для старого солдата... Кстати, вы были в действующей армии?
— Да, мэм, во Вьетнаме. Горы трупов видел, но чтобы такое...
— Значит, увидев труп, вы как бы даже своим глазам не поверили. Правильно я вас поняла?
Сержант обрадованно закивал.
— Это тоже, я своим глазам не поверил. Я даже подумать не мог, что это она. Я, натурально, поначалу и не узнал ее, потому что... никогда... никогда не видел ее в таком виде... Господи Иисусе, да я никого в таком виде не видел, понимаете, была полная луна, я, натурально, увидел джип... вылезаю, значит, из своей тачки и вдруг вижу в стороне... лежит кто-то на стрельбище. Я — туда, подхожу поближе... Вижу, это женщина, я еще ближе — посмотреть, живая или мертвая...
— Вы не присели возле тела, не опустились на колени?
— Упаси Боже, мэм! Я бочком-бочком оттуда, влез в свою тачку и рванул к управлению.
— Как же вы убедились, что она мертвая?
— Мертвый он и есть мертвый. Уж отличу от живого.
— Когда вы покинули штаб?
— Примерно в четыре.
— И когда нашли труп?
— М-м... да минут через двадцать — тридцать.
— Вы останавливались у каких-нибудь караульных постов?
— У некоторых останавливался. Никто не видел, чтобы она проезжала. Тогда я подумал, что она первым делом двинула к последнему караулу. Поэтому я не стал все объезжать, а прямым ходом туда.
— Может быть, она притворялась нездоровой?
— Никак нет.
— Постарайтесь припомнить, сержант.
— М-м... Нет, не такой она человек. Может, это мне тоже приходило в голову, не помню. Помню только, что подумал — не заблудилась ли на территории. Ночью у нас заблудиться очень даже просто.
— Вы не думали, что, может быть, у нее поломка?
— Я подумал об этом, мэм.
— Значит, когда вы увидели ее, это не было полной для вас неожиданностью?
— Может, и не было. — Он выудил из кармана пачку сигарет и спросил у меня: — Ничего, если курну?
— Валяйте. Только выдоха не делайте.
Он улыбнулся, прикурил сигарету, жадно затянулся несколько раз, извинившись перед мисс Санхилл за то, что портит воздух. Единственное, о чем я, быть может, не жалею, вспоминая прежнюю армию, — это дешевые, по двадцать пять центов, сигареты и сизоватый дымок, нависавший над любой точкой в расположении воинской части, кроме оружейных складов и хранилищ горючего.
Я подождал, пока Сент-Джон, «Святой Иоанн», примет свою дозу никотина, потом спросил:
— Когда вы объезжали базу, разыскивая ее, вам приходило в голову слово «насилие»?
Он кивнул.
— Я никогда не видел капитана Кемпбелл, — продолжил я. — Она была симпатичная?
Он глянул на Синтию, затем на меня и ответил:
— Очень симпатичная.
— Как говорят, приманка на свиданку?
На мою приманку он не клюнул, только сказал:
— Красивая была, это точно, но держала себя строго. Если бы кто вздумал положить на нее глаз, его бы в два счета вымели отсюда как миленького. Правильная женщина, все так говорили. Генеральская дочка.
Через несколько дней и недель Харолду предстояло переменить свое мнение. Но интересно другое: в глазах местного населения Энн Кемпбелл была настоящей леди.
Сержант добавил:
— Некоторые женщины — как медсестры... должны быть малость того... Как бы это сказать... Ну, вы понимаете...
Я чувствовал, как закипает Синтия. Будь я мужиком, а не слизняком в штанах, я бы сказал, что у нас в УРП бабы еще хуже. Но я был во Вьетнаме и знал, что незачем понапрасну испытывать судьбу.
— Почему вы не поехали на ближайший пост? У рядовой Роббинз был телефон...
— Не подумал об этом.
— И не подумали, что надо поставить охранять тело?
— Не подумал. Не в себе я был, правда.
— Что вообще побудило вас отлучиться из штаба и отправиться на поиски капитана Кемпбелл?
— Она долго не возвращалась, и я не знал, где она.
— Вы всегда следите за поведением старших по званию?
— Что вы, сэр! Но тут я чувствовал что-то неладное.
Ага, вот оно.
— Почему?
— М-м... она... как бы это сказать... вроде бы нервная была в тот вечер.
— Не могли бы вы подробнее описать ее поведение? — спросила Синтия.
— Конечно, мэм... Я и говорю, нервная была. Видать, ей было не по себе. Может, беспокоилась о чем, не знаю.
— Вам приходилось разговаривать с капитаном Кемпбелл до вчерашнего дежурства?
— Никак нет.
— Вы прежде видели ее в расположении части?
— Так точно, сэр. Несколько раз.
— А за пределами части?
— Нет, сэр.
— Тогда как же вы могли сравнить ее обычное поведение с поведением в тот вечер?
— Не мог, сэр. Но когда человек беспокоится, сразу видно, — ответил он и тут же добавил, словно его неожиданно осенило: — Строго себя держала, это точно, и работала вчера дай Бог каждому, но потом вдруг ни с того ни с сего вроде бы притихнет, задумается.
— Вы ей не сказали об этом?
— Я? Она бы мне голову свернула. — Он робко улыбнулся, показав следы двадцатилетних трудов армейских дантистов. — Извиняйте, мэм.
— Не стесняйтесь, сержант, — сказала мисс Санхилл с чарующей улыбкой, свидетельствующей о зубоврачебной гигиене и добросовестной работе частных дантистов.
Синтия верно сказала. Добрая половина этих старых вояк рта раскрыть не может, чтобы не выругаться, не щегольнуть блатным жаргоном и не подпустить какое-нибудь заграничное словечко, услышанное в скитаниях по американским военным базам на любой широте и долготе. В чести у них также соленые южные выражения, хотя родом иной из самой Аляски.
— Скажите, ей в тот вечер звонили? Или, может быть, она звонила? — спросила Синтия.
Молодец Синтия, хотя ответ на ее вопрос я уже знал.
— Сама она при мне не звонила. Может, когда я выходил, не знаю. А вот ей кто-то звякнул, она велела мне выйти.
— В котором часу был звонок?
— Аккурат минут за десять как ей уехать.
— Вы подслушивали разговор? — спросил я.
Он энергично покачал головой.
— Хорошо. Скажите, как близко вы подошли к телу? — спросил я.
— Как близко? М-м... фута три-четыре.
— Не понимаю, как вы определили, что она мертва.
— Э-э... Я просто подумал, что она того... Глаза у ней были открытые... Я позвал ее...
— Вы были вооружены?
— Никак нет.
— Разве по инструкции не положено на дежурстве иметь при себе оружие?
— Забыл, видать, захватить.
— Итак, вы увидели тело, подошли на расстояние трех-четырех футов, решили, что она мертва, и дали деру?
— Угу... Видать, должен был поближе подойти, да?
— Сержант, у ваших ног лежит раздетая женщина, знакомый вам офицер, и вы даже не нагнулись, чтобы узнать, что с ней? Мертвая она или живая.
Синтия толкнула меня под столом ногой.
Плох тот следователь, который становится судьей. Пора было оставить свидетеля с хорошим следователем. Я поднялся:
— Вы тут без меня. Я скоро вернусь.
Я пошел в камеру, где содержалась рядовой первого класса Роббинз, открыл незапертую дверь. Она босая лежала на койке и читала листок, который каждую неделю выпускала служба информации и печати части. Газетчики старательно стряпали хорошие новости, и я подумал, какой санобработке они подвергнут изнасилование и убийство дочери начальника базы.