— Ты хочешь сказать, что для таких людей единственный способ исцелиться — это отомстить за нанесенную им обиду?
— Именно так. А вот теперь представь, что может чувствовать в схожей ситуации мужчина, да еще и офицер. За двадцать минут, включая и время на выпивку, его совращает Энн Кэмпбелл: она увлекает его в сексуальную комнатку в подвале и вовлекает, либо втягивает угрозами, в весьма пикантные игры. А спустя определенное время она бросает его или же начинает шантажировать. В душе у такого мужчины возникает буря противоречивых эмоций: во-первых, ущемлено его мужское самолюбие, а во-вторых, если он женат и дорожит репутацией порядочного офицера, ему становится стыдно. В большинстве своем мужчины не страдают от уколов совести после допущенных ими вольностей в сексе, если это происходило с согласия партнера. Но офицеры, священники и общественные деятели испытывают стыд, для них это позор. Итак, мы вновь вернулись к той же фразе, с которой и начали наш разговор: «По сравнению с позором, смерть просто пустяки». Для военных можно употреблять слово «бесчестие». Это относится и к самой Энн Кэмпбелл, и к генералу Кэмпбеллу, и ко множеству мужчин, желавших смерти самим себе или Энн Кэмпбелл. Вот почему я склонна думать, что убил ее кто-то из ее знакомых. Это был тот, для кого убийство было единственным способом покончить с позором и бесчестием как самой жертвы, так и ее убийцы. И как кондовый полицейский, да еще и офицер, Кент полностью вписывается в эту роль.
Я снова кивнул. Нечто подобное и мне приходило в голову, хотя я и рассматривал эту проблему под иным углом. Интересно, что наши психологические портреты убийцы совпадали и вполне соответствовали психологии Кента.
— Кент, — сказал я. — Кент.
— Легок на помине…
В бар вошел полковник Кент, и несколько голов обернулось в его сторону: начальник гарнизонной военной полиции всегда привлекает к себе чье-то внимание или косые взгляды, но сейчас, когда весь Форт-Хадли только и говорил, что о сенсационном убийстве, Кент был человеком часа. Он увидел нас и подошел.
Мы с Синтией, как положено, встали, приветствуя полковника. Окажись мы в укромном местечке с глазу на глаз, я повел бы себя иначе, менее любезно, но на публике следовало отдавать ему дань уважения.
Он сел, и мы тоже сели. Подошла официантка, и Кент заказал выпивку для нас и джин с тоником для себя.
— Запишите на мой счет, — распорядился он.
Мы немного поговорили о том о сем, об изматывающей работе, бессонных ночах, жаре и тому подобной чепухе. Кент держался раскованно и непринужденно, однако профессиональным чутьем явно уловил нависшую над ним опасность или же, возможно, чувствовал себя крысой, которую загоняют в угол.
— Вы заде́ржитесь после похорон, чтобы ввести в курс дела ребят из ФБР? — спросил он.
— Думаю, нам придется это сделать, — ответил я. — Но мне бы хотелось убраться отсюда завтра до вечера.
Он кивнул и с улыбкой спросил, глядя на нас:
— Похоже, вы неплохо поладили? Или это нескромный вопрос?
— Мы просто восстанавливаем нашу старую дружбу, — улыбнулась ему в ответ Синтия.
— Ясно. А где же вы познакомились?
— В Брюсселе.
— Великий город!
Мы продолжали болтать в том же духе, но время от времени Кент неожиданно вставлял вопросы типа: «Так значит, Мур вовсе и не убийца, вы в этом уверены?»
— Мы пока еще ни в чем не уверены, — ответила Синтия. — Но Мур вне подозрений. Страшно подумать, что мы едва не предъявили ужасное обвинение невиновному человеку.
— Если только он действительно невиновен. Ведь вы утверждали, что именно он связал ее и бросил там.
— Верно, — подтвердил я. — И нам известно, почему он так поступил.
— Но тогда он пособник убийцы.
— Если только косвенный, — сказал я. — Мотивы его поступка были совершенно иными.
— Все это весьма странно. Ваша специалистка по компьютерам добилась того, чего хотела?
— Думаю, что да. К несчастью для некоторых людей, Энн Кэмпбелл вела нечто вроде компьютерного дневника, в котором описывала свои сексуальные развлечения.
— Бог мой… И обо мне там тоже говорится?
— Боюсь, что да, Билл. Как и еще о тридцати, примерно, офицерах Форт-Хадли.
— Боже мой! Я знал, что она любвеобильна, но чтобы до такой степени… Ну и болван же я, черт подери! А нельзя ли засекретить этот дневник, Пол?
— Поставить на нем гриф «Совершенно секретно»? — улыбнулся я. — Нужно будет посмотреть на эти записи с точки зрения государственной безопасности, и тогда станет ясно, что можно сделать. Но не волнуйтесь, вы не очень выделяетесь на общем фоне.