— Я отстранил ее от ее обязанностей и приказал покинуть это здание, — сообщил Кент.
— Понятно. В таком случае я вынужден буду официально просить вас отменить свое распоряжение.
— Я заменил ее новым секретарем. Я не потерплю ни малейшего нарушения внутреннего порядка ни с чьей стороны в этом здании! Вы нарушили правила и даже, возможно, закон! Завтра же об этом будет поставлен в известность гарнизонный прокурор.
— Это ваше право, полковник. Хотя лично мне кажется, что у полковника Уимса в настоящий момент достаточно и других забот.
Кент, похоже, смекнул, к чему я клоню, и сказал:
— Военный дисциплинарный устав обязателен и един для всех военнослужащих, все мы равны перед законом и должны неукоснительно его выполнять. И вы тоже не являетесь исключением.
— Все это совершенно справедливо. Я беру на себя полную ответственность за действия Бейкер, — заявил я.
— Вообще-то виновата в этом я, полковник, — вмешалась Синтия, тоже встав из-за стола. — Я приказала Бейкер заняться этим.
— Вам нужно было сперва спросить у меня, — сказал Кент, взглянув на нее.
— Так точно, сэр.
Начав наступление, Кент стал его развивать, хотя и без видимого энтузиазма, насколько я успел заметить. Он излагал мне:
— Я не стал возражать, когда вы арестовали полковника Мура и поместили его в камеру, но я непременно подам официальный рапорт по поводу вашего отношения к нему. Так с офицерами не обращаются. — Несомненно, Кент действовал с дальним прицелом, и его недовольство было вызвано вовсе не моим нетактичным обращением с Муром.
— Офицеры так обычно не поступают, — резко возразил я. — Он опозорил свое звание, профессию и своих коллег.
— Тем не менее можно было ограничиться и домашним арестом до завершения расследования и предъявления обвинения, если они вообще были бы ему предъявлены.
— Знаете, полковник, лично я полагаю, что чем выше звание, тем тяжелее должно быть наказание. Оступившихся юнцов в звании лейтенанта, например, можно было бы судить и не столь строго, а вот зрелых старших офицеров надлежит примерно наказывать, в назидание другим.
— Однако высокий чин дает определенные привилегии, — возразил мне Кент, — и одна из них — освобождение офицера от предварительного заключения до суда, мистер Бреннер.
— Однако если вы нарушили закон, то и наказаны должны быть соответственно вашему рангу, должности и осведомленности в законе. Помимо прав и привилегий на каждом офицере лежит еще и бремя ответственности, и любое нарушение обязанностей и дисциплины должно строго караться. Я о тебе говорю, Билл, и ты это знаешь.
— Но нельзя сбрасывать со счетов и прошлые заслуги солдата, — продолжал он. — Если человек достойно отслужил в армии двадцать лет, как, например, полковник Мур, он заслуживает почета и уважения. А степень вины его может определять только военный суд, как и выносить ему наказание, если он того заслуживает.
— Я полагаю, — произнес я, смерив Кента долгим взглядом, — что офицер, присягнувший с честью исполнять свой служебный долг и наделенный особыми привилегиями, обязан чистосердечно признаться в содеянном преступлении и избавить трибунал от малоприятной обязанности проводить открытый процесс. Я думаю, что офицер, совершивший особо тяжкое преступление или запятнавший себя и свой мундир позором, должен, по крайней мере, задуматься, не лучше ли ему застрелиться.
— Мне кажется, вы сошли с ума! — воскликнул Кент.
— Возможно. Может быть, мне стоит обратиться к психоаналитику. Чарли Мур вправил бы мне мозги на место. Вам будет, наверно, приятно услышать, что я подписал ордер о его освобождении, и сейчас он, скорее всего, уже подыскивает себе местечко для ночлега. Вы найдете его, как мне кажется, в школе психологических операций, если он вам понадобится. Между прочим, он уверен, что Энн Кэмпбелл убил ее отец. Но я знаю, что это не он. Так что теперь настоящий убийца должен решить, позволить ли ему, чтобы Мур поделился своими подозрениями с ФБР, и, таким образом, допустить, чтобы подозрение пало на достойного, в принципе, человека, или же спасти хотя бы свое имя и во всем покаяться.
Кент вытаращился на меня, но я выдержал его тяжелый взгляд, и он наконец сказал:
— Я полагаю, что кто бы ни убил ее, он не считал это преступлением. Вы, я вижу, большой любитель порассуждать о чести, старинных воинских традициях, правах и обязанностях офицера. А знаете, я готов побиться об заклад, что сам убийца не видит особых причин беспокоить трибунал подобным самоотверженным жестом раскаяния во имя торжества справедливости. У него иная точка зрения на данную ситуацию, и мыслит он совершенно иначе.