Возможно, ничего такого и не подразумевалось, а просто разыгралось мое сексуальное воображение, но я полагаю, что специалисты по рекламе, придумавшие этот плакат, знали, какой подтекст в него вложить, чтобы расшевелить низменные инстинкты созерцающего их продукцию, в данном случае — мои.
— Что скажешь? — кивнув на плакат, спросил я Синтию.
— Хороший рекламный плакат, — пожала она плечами.
— А ты видишь вложенный в него сексуальный подтекст?
— Нет. Из чего это следует?
— Он возникает невольно в подсознании, объяснить это невозможно.
— Объясни все же, чтобы я ухватила мысль.
Охваченный неожиданной идеей, я не смог сдержаться.
— Понимаешь, здесь запечатлена женщина с винтовкой. Винтовка как бы символизирует пенис, подменяет его. Карта в руке женщины и часы, на которые она смотрит, символизируют ее подсознательное стремление к сексуальной связи, но не абстрактной, а в определенном месте и в определенное время. Она разговаривает по радиотелефону с мужчиной, сообщает ему свои координаты и говорит, что у него есть пятнадцать минут, чтобы найти ее.
Синтия взглянула на свои наручные часы и сказала мне:
— Я думаю, нам пора сматываться отсюда, Пол.
— Правильно, — согласился с ней я.
Мы уже начали подниматься по ступенькам, когда я вдруг оглянулся назад и сказал:
— Знаешь, а ведь получается, что наверху площадь пола значительно больше.
Мы разом повернулись и направились к деревянному щиту, скрывавшему стену. Я постучал по нему, пощупал, но он казался довольно прочным, сколоченным из плотно пригнанных одна к другой панелей размером четыре на восемь футов и заключенных в каркас. Я взял с верстака длинное шило и просунул его в отверстие, просверленное для крючка. Углубившись дюйма на два, острие шила уперлось во что-то твердое. Я поднажал, и теперь острие проникло во что-то податливое, не похожее на бетон.
— Это фальшивая стена, — сообщил я Синтии.
Она не отозвалась, и я, обернувшись, увидел, что взгляд ее впился в плакат. Синтия кончиками пальцев потянула на себя его деревянную рамку, и плакат плавно повернулся на скрытых шарнирах, обнаруживая за собой темное пространство. Я подбежал к ней и встал рядом, на границе между ярким белым светом и чернотой.
Через несколько секунд, за которые нас, к счастью, не превратили пулями в решето, мои глаза привыкли к темноте развергшегося перед нами пространства и начали различать отдельные предметы в помещении, оказавшиеся мебелью. В углу комнаты светился циферблат электронных часов, и я вычислил, что ширина комнаты — около 15 футов, а длина — приблизительно 40–50, что равняется фактически расстоянию между передней и задней стеной дома.
Я отдал Синтии ее пистолет и попытался нащупать на стене выключатель, высказав при этом предположение, что вот здесь-то Кэмпбеллы и прячут своих свихнувшихся слюнявых родственничков. Наконец я нашел выключатель и повернул его. На столе зажглась лампа, и нашим взорам предстала полностью меблированная и обжитая комната. Я осторожно двинулся вперед, видя боковым зрением, что Синтия приготовилась стрелять.
Заглянув под кровать, я потом проверил стенной шкаф и маленькую ванную справа, после чего вернулся в комнату и, взглянув многозначительно на Синтию, произнес:
— Ну, кажется, наконец-то мы нашли то, что нам нужно.
И это действительно было так. В комнате имелись: двуспальная кровать, тумбочка с ночником, комод для белья, длинный стол со стереосистемой, телевизором, видеомагнитофоном и видеокамерой с треножником на нем. Пол был устлан толстым плюшевым ковром, далеко не столь чистым, как другие ковры в доме, а стены обшиты светлым деревом. В дальнем левом углу комнаты стояла больничная кушетка на колесиках, весьма удобная для массажа. Над кроватью я лишь теперь заметил закрепленное на потолке зеркало, а на вешалках открытого стенного шкафа пикантно ажурное нижнее белье. Там же я обнаружил выглаженную и чистую одежду медсестры, явно не предназначенную для дежурства в больнице, черную кожаную юбочку и курточку, вызывающе красное, с блестками платье и, что тоже небезынтересно, обычную полевую военную форму, такую, какую Энн надевала на дежурство в ту ночь, когда ее убили.