Глава 2
Дом, милый дом.. За те без малого 16 лет, что мы живем в этой "квартире улучшенной планировки" не было, пожалуй, и дня, чтобы я не вспомнила нашу старую коммуналку на Моховой. И не застучали в висках самойловские строчки: "Помню, папа еще молодой/ помню выезд, какие-то сборы". Что удивительно, я все очень хорошо помню. Его улыбку, мамин смех, шумных гостей, вечно травивших за столом какие-то медицинские, тогда мне абсолютно непонятные, анекдоты.. Запах его одеколона и большой черный кожаный портфель. Отец, известный хирург, часто возращался из клиники ночью, и спать меня укладывала мама. А утром, когда я, дрожа от холода, бежала по коммунальному коридору в туалет, в прихожей уже висела его шинель. В мою детскую память врезался один эпизод, это было в конце семидесятых, и мне было лет 6. В тот вечер отец вернулся неожиданно рано, и не один, а с двумя офицерами. Одного из них, Сергея, я хорошо знала. Он часто бывал у нас и дома, и на даче. Прошлым летом они с отцом даже учили меня кататься на велосипеде. Сергей, помню, так развеселился, когда я сама смогла проехать метров десять на двух колесах, что подхватил меня на руки и стал подбрасывать вверх. В точности, как это делал папа.. Второго, майора, я видела впервые, но судя по тому, как уважительно обращались к нему и отец, и Сергей, гость был важный. Почему-то я тогда подумала, что он, в отличие от Сергея и папы, не был военврачом. Интересно, почему?
Меня быстренько отправили в спальню родителей. Отец достал из буфета бутылку коньяку и три стопки, и мужчины сели за стол в гостиной. Мама побежала на кухню. Собрав на стол нехитрые закуски, она пришла ко мне в спальню и стала читать мне вслух, иногда прислушиваясь к разговору мужчин за стенкой. Разок она выбежала в гостиную, чтобы убрать посуду и подать чай, а когда вернулась, не смогла дальше читать. Мне показалось, что она плачет, но, не успев ее пожалеть, я уснула. Почему я так запомнила этот вечер? Сергей бывал у нас дома и после, они дружили с отцом, пока Сергея не перевели в Свердловск, начальником госпиталя, да и потом переписывались, до самой папиной смерти. Майора же я больше никогда не видела, но что-то в его лице навсегда врезалось в мою память. И манера говорить - тихо, но твердо, будто выдавливая из себя слова и припечатывая их к стенке.