Когда я заканчивала школу, началась перестройка, и о многом стало можно говорить открыто. Помню, как я прибежала домой после урока истории и взахлеб рассказывала маме о перегибах сталинской эпохи, репрессиях и ГУЛАГе. Мама внимательно меня выслушала, подала чай, потом села напротив и тихим-тихим голосом поведала, о чем говорил отец с двумя офицерами у нас на Моховой много лет назад.
Оказалось, что тот самый майор, которого отец и Сергей за несколько дней до этого оперировали у себя в больнице, под большим секретом сообщил им тогда, что недавно были частично рассекречены документы по делу моего деда, папиного отца. В 1938 году деда, командарма 1 ранга, обвинили в попытке создания в армии контрреволюционной ячейки и заговоре против товарища Сталина. Папа был тогда совсем маленьким. Когда деда арестовали, бабушка отправила маленького папу к родственникам в Сестрорецк. Бежать из Ленинграда она не пыталась, участь свою понимала. Деда вскоре расстреляли(вот только мы узнали об этом через 40 с лишним лет), а бабушку сослали в северный Казахстан, и через 2 года она умерла в лагере.
В начале войны дом, в котором жили мамины родственники и маленький папа, разбомбили. Ревущего благим матом четырехлетнего пацана подобрали на улице незнакомые люди, и он оказался в детдоме, который в числе последних успели эвакуировать из Ленинграда в Алма-Ату.
Закончив в Алма-Ате десятилетку, отец вернулся в Ленинград и поступил в мединститут, чтобы стать первоклассным военно-полевым хирургом. Работать он хотел только в армии. Я так привыкла к тому, что папа не просто врач, а военный врач, офицер, что никогда не задумывалась о причинах такого выбора. Под белым халатом должна быть военная форма. Как же иначе?
Когда на нас хлынул поток информации о репрессиях, громких делах 30-х годов и невинно замученных в ГУЛАГе, отец вдруг встрепенулся и решил вернуть честное имя деда. Больше полутора лет он обивал пороги архивов и секретных учреждений. Задействовал все связи. Против своих правил, звонил бывшим пациентам из числа высших военных чинов и просил о помощи. Итогом стала сухая справка о реабилитации "за отсутствием состава преступления" и новое свидетельство о смерти деда, в котором вместо липового "брюшного тифа" в качестве причины была указана настоящая причина - "расстрел".
Сейчас я понимаю, что эти хлопоты о реабилитации отвлекали отца от дурных мыслей.
В девяностых мы жили очень тяжело. На фоне катастрофического дефицита и жуткой инфляции профессорской зарплаты отца со всеми генеральскими (а он был уже генералом от медицины!) надбавками не хватало. Да и зарплата существовала только на бумаге, а на деле ее не выплачивали по несколько месяцев.
Клиника разваливалась на глазах, толковые врачи пачками уезжали за границу, а кто побойчей уходили в лихой перестроечный бизнес. Финансирование практически прекратилось, в госпитале не было элементарных лекарств и перевязочных материалов. "Хуже, чем на войне" - повторял отец. Хирургу, три года возглавлявшему полевой госпиталь под Кандагаром, было с чем сравнивать.
В госпитале не было лекарств, а дома - элементарных продуктов. Денег не хватало даже на самое необходимое. Я взрослела, одежда становилась мала, да и о выпускном платье стоило позаботиться. Отец стал думать о том, чтобы бросить клинику и уйти в коммерцию, "алкашам кровь по утрам промывать", как он презрительно говорил еще полгода назад. Мама, профессорско-генеральская жена, жизнь которой за последние 3 года круто изменилась к худшему, в отличие от многих жен, не поддерживала эту идею. Она отлично понимала, что папа жив, пока он оперирует и руководит отделением.
Папа прожил еще полгода. Солнечным весенним днем он пришел в ординаторскую после сложной операции, сел в кресло и.. умер. Он так и не увидел, как его госпиталь сначала окончательно развалился, а потом довольно быстро возродился из пепла и стремительно, но бездумно (как это всегда бывает в России) превратился в клинику мирового уровня, оснащенную оборудованием более современным и передовым, чем, скажем, средняя клиника в Германии. Как на конференции в Ленинград (пардон, месье, в Санкт-Петербург) стали съезжаться его бывшие коллеги из той же Германии, Англии, Израиля и Канады.