Висенте покинул Москву на военном самолете - вместе с Пасионарией. Из разрушенной Одессы на греческом судне они вышли в море, полное мин. В Порт-Саиде пересели на египетский сухогруз. Капитан, русский белоэмигрант, говорил по-французски лучше, чем Висенте. А говорил он, что аристократическая мать молодого и любознательного испанца дает ему ощущение "дежа вю".
По пути в Марсель Висенте выглядел так, что никто бы не сказал, что он всего месяц назад из Башкирии, куда во время войны эвакуировали Высшую школу Коминтерна. В Москве ему подобрали швейцарское пальто и костюм из бельгийской фланели. Узкие длинные кончики воротника рубашки, пусть заносившейся, разделял узел итальянского галстука. Легкая смуглость покрывала мягкие черты лица постоянным загаром. Поволока смягчала интенсивность живых его глаз. Блестящие черные волосы зачесывались назад, открывая большой лоб, тронутый поперечны-ми, вполне интеллектуальными морщинами. Он выглядел старше своих тридцати, этот умеренный изгнанием левый радикал. Музыкант, рисовальщик, поэт - из круга Гарсии Лорки. Никаких пороков и привычек - кроме приверженности к матери и сигаретам.
Во время стоянки в Каире Висенте убедил Пасионарию прогуляться в пустыню. В Гизе, пригороде египетской столицы, они наняли провожатых и следующие восемь километров проделали на верблюдах.
"Отец ужаса", знаменитый Сфинкс, имел оттопыренные уши и смотрел сверху остатками глаз и носа, съеденного раком времени.
Пирамиды оказались намного выше Сфинкса. Даже самая маленькая Микеринос была в шестьдесят метров. Кефрен и Великая на глаз были равны, но из "бедеккера" он знал, что Великая выше на метр - 137.
Висенте слез с верблюда.
Над пирамидой кружил орел.
- Ты с ума сошел, - сказала лже-мать, но он уже сбросил пальто и полез по скользким плоскостям, оставляя внизу провожатых, верблюдов, Пасионарию они становились все меньше.
После Башкирии он был в отличной форме, но, выбравшись на вершину, повалился навзничь. Он лежал и восстанавливал дыхание. Камень был плоским и белым от высохшего помета птиц.
Подняв голову, он увидел над собой бедуинов. Их было трое - с кинжалами. В центре площадки стояла мятая канистра, были расстелены коврики, потрескивал прозрачный костер. Висенте улыбнулся и сел. Почернелый клинок отвернул полу его пиджака, но кассу будущей партии держала Пасионария. Висенте с удовольствием вывернул пустые карманы. Кинжал царапнул его по запястью. Часы. Эти золотые швейцарские часы Висенте получил в Москве - для завершения образа европейца. Он отстегнул их, отдал. Что еще? Да. Заколка для галстука. Обсуждая приобретение, бедуины удалились на коврики - молиться Аллаху в ожидании очередного покорителя.
Висенте поднялся, отряхнулся.
Галстук взлетел ему на плечо. С вершины памятника рабовладельческого строя горизонты сияли как будущее всего человечества. За лугами, испещренными каналами, за сиянием реки с ее раздвоенными парусами розовели минареты, а пустыня сливалась с алым небом.
Жизнь была впереди.
* * *
Свернув с Арбата в переулок, Александр прищурился на сверкающий хром лимузинов.
То, что вчера из такси показалось одиночным зданием, было целым комплексом - за высокой стеной. Со стороны переулка стена примыкала к фасаду. Простенки меж окнами говорили о размере комнат. Окна зашторены. Бетонный навес над крыльцом с колоннами и въездом - чтобы прямо подъезжать к турникету.
Опустив на глаза козырьки фуражек, шоферы в лимузинах дремали.
За крыльцом, в другом крыле, одно из окон открыто. Раздвинув шторы и занавеси, человек за ними курил сигару. Развязанный галстук на белой рубашке. Он скосил глаза. Могучий старик с пепельно-лиловым лицом и тяжелыми веками. Будучи черным, он не мог быть отцом Инеc. Впрочем, кто знает...
Снова стена, но с воротами. Железо их сдвинуто. От угла стены он повернул назад. Черный человек все так же курил сигару, но в глазах возникло недоумение. Шоферы лимузинов скосились из-под своих козырьков, наблюдая, как в тень восходит непривычный для них персонаж.
Отделанный листовой латунью турникет пришел в движение и удалился, оставив Александра внутри.
Из-за колонны шагнула фигура в штатском.
Он сглотнул:
- Я к одному человеку...
- Из газеты? По какому вопросу?
- По личному.
Следуя за пиджачной спиной, Александр оглянулся. Интерьер как в фильме про Запад. За колоннами кресла светлой кожи и с огромными спинками. Перед ними на мраморе газеты. Иностранные - судя по кричащей огромности заголовков. Его подвели к конторке, за которой, опустив голову, стоял человек в черном костюме. Он что-то там делал руками. В ящичках распределителя за ним лежали ключи с латунными бирками.
Человек поднял голову.
Оставляя потный след, Александр снял руку с конторки.
- Ортега, - сказал он. - Мадемуазель Инеc...
- Ваш паспорт.
- Мне только увидеться.
- Паспорт.
Общегражданский внутренний паспорт был цвета прокисшей горчицы. Человек раскрыл слегка вогнутую книжку и сверил его с фотоснимком три на четыре. Опустив глаза, он переписал данные и выложил паспорт на стойку. Перевернул там страницу гроссбуха.
- Нет таких.
- Ортега, - сказал он. - Инеc?
- Нет.
- Но вчера ведь была?
Александра взяли под локоть.
- Прошу...
Турникет его вытолкнул.
Шоферы из лимузинов стрельнули глазами.
Горизонт напротив закрывала громада высотного здания МИДа сталинского близнеца МГУ. Он отлепил рубашку. Он взмок от пота, но только сейчас осознал, как прохладно там было - в логове.
Зной. Неподвижность. Но нужно идти...
А куда?
* * *
- Ну, здравствуй... Не ожидал?
- Здравствуй.
- Один, надеюсь?
Она переступила порог. Накрашенные губы, подведенные глаза, взбитые волосы. Персиковый грим поистерся на скулах. Строгий импортный костюм юбка и блузка с кружевным воротни-ком. Жакет перекинут через руку, в которой большая бутылка вина.
- Тебе... Ты меня поцелуешь?
От нее пахло транспортом и польскими духами "Быть может". Она возмутилась, когда он чмокнул ее в щеку:
- Не узнаю, Александр?
Венерин холм расплющился о его кость, язык ворвался ему в рот. Во всем этом было нечто истеричное. Он перехватил ей руки, на правой было обручальное кольцо - она всегда мечтала о таком.
- Я вышла замуж.
- Ты?
- За офицера. Уезжаю в ГДР.
- Когда?
- Сегодня в ночь. Что же ты молчишь?
- Поздравляю.
Она бросилась в ванную, где защелкнулась.
На кухне он курил "Север", глядя на воду, бегущую по бутыли "Мильхлибефрау". Отрыдавшись, она переминалась перед зеркалом.
Явилась она с иностранной коробочкой.
- Мэйд ин Франс... Что это?
- Тампоны.
- Для чего?
- Менструальные.
- Нет? - Она надорвала бумажку, извлекла картонную трубочку, внутри которой был тампон на нитке. Усмехнулась смущенно и недоверчиво.
- И это они туда?
Он кивнул.
"Какой разврат", - ответили ее глаза.
В их прошлой жизни она подкладывала вату.
- Изменял мне с западной?
- А что?
- Высоко летаешь. С кем хоть?
- Марину Влади у Высоцкого отбил.
Она захохотала. Вставила тампон обратно и закрыла коробочку.
- В ГДР, наверно, тоже есть такие.
- Надо думать.
Она вернулась снова - с двумя бокалами из хозяйского серванта.
- Штопора так и нет?
- Нет.
Он вбил пробку в бутылку.
- Немецкое, между прочим. Настоящее сухое.
- Вижу.
- Пьем молча.
Вино было теплое. Он снял с языка крошки. Она прикурила от газовой зажигалки. Курила она "Золотое руно".
- А что было делать? В болоте увязнуть? Сам говорил, что я похожа на эту, как ее...
- Ты похожа.
- Вот я и буду. Мисс Вюнздорф. Презираешь?
- Нет.
- Ненавидишь?
- Нет.
- Значит, друзья?
- Ну, конечно.
- Дай пять.
Он посмотрел на золотое кольцо и пожал ее влажную руку.