- Россия тоже.
- Была, согласен. Задолго до его рождения.
- Ты же всегда нам говорил. Неважно, откуда человек, важно - куда.
- А куда?
Она молчала.
- Куда отсюда можно? - сказал он. - Разве что на Запад...
- А если?
- Антикоммунистов нам и без него хватает.
Удержав пепел до самого фильтра, Висенте не сронил его и по пути к пепельнице. При всей его почвенной мощи руки у него были изящные. Веки окрашены почти коричневым изнеможени-ем. На нее, на "черную овцу" семьи, взглянули умные глаза отца, который воспламенял по миру тысячи:
- Я понимаю народовольцев, которые ходили в народ. Но это ведь даже народом не назвать. Черт знает что... сброд одичавший?
- Благодаря кому?
Он развернул ладонь, предотвращая демагогию.
- Ты родилась во Франции, там твоя жизнь. Где разум, где культура. Подумай. Место в лицее еще свободно, кстати...
В фойе, в огромных кожаных креслах, они успели выкурить еще по сигарете. Созерцая снегопад. Во внутреннем дворике, таком удобном для расстрела.
К ним наклонились:
- Машина у подъезда. Дубленки на месте не оказалось. Ее парижской белой...
Цековские пальто и шубы висели, как ни в чем не бывало, а крюк, на который отец повесил свой подарок, был пуст. Дерево под ним отливало темным лаком. Перевесили? Но с обратной стороны не было тоже.
Они обошли весь гардероб.
- Не понимаю...
- Украли.
- Из закрытой гостиницы? Чужих здесь нет.
- Тогда свои?
- Не впадай в цинизм. Несчастную дубленку, когда здесь норки?
- Значит, снова Кафка.
- Подожди... - Взяв себя за левое плечо, отец потирал его большим пальцем.
Она спустилась. Снег за стеклом валил по-прежнему. Вот и расстреляли. И даже замело...
У конторки, спиной к дежурному, отец понизил голос в трубку, хотя говорил по-испански.
- Сейчас приедут. Иди ко мне.
В номере пахло, как в "красном поясе" Парижа - когда он работал. На столе страницы, продавленные крупным почерком, таким корявым, что глаза ей обожгло.
Вернувшись, он отнял:
- "Правда" заказала статью, я подумал, деньги тебе не помешают. Может быть, порву.
- Почему?
- Потому что ты права. Они.
- Как ты узнал?
- ЦК сказал мне. ЦК боится, что вырвать из когтей уже не сможет. Им для работы.
- Именно моя?
- Размер, говорят, редкий. Los bandidos!
Номер отозвался резонансом встроенных микрофонов, но он, кивнув ей в знак того, что на самом деле под самоконтролем и сердце бережет, продолжал кричать про уголовников с большой дороги, которые раздели дочь среди Москвы - и где? В международном штабе движения за гуманизм! Прогресс! Демократию! Свободу! Что на это скажут товарищи в Европе? Париже? Риме?
Она затягивалась, пальцы дрожали. То была не трибунная риторика. Единственная форма общения с потусторонним миром, где-то в своем бункере неторопливо мотавшим из-под сердца идущий голос на огромные и равнодушные бобины.
Он поднял кулаки:
- А те, в Испании? Те, кто рискует днем и ночью? Арестом, пытками, тюрьмой, гарротой? Те, кто томится в одиночках? В Бургосе? В Карабанчеле? Сотни заключенных по стране за коммунизм?
Сигарета отбрызнула искрами - рывком она прильнула к этой груди, под пиджаком обхватывая, сжимая свои руки за каменной спиной, он был, как ствол, как ствол под корневищем, только сердце забухало, когда осекся и взял ее за голову, а она прижималась к мокнущему шелку матерью выбранного галстука, к плотности рубашки, к запаху табака, одеколона, пота - тем сильней, чем ужасней было отпустить, тем крепче, чем больнее жгло за этот невозможный, немыслимый, позорный, чисто русский выброс - оправданный разве что местом действия.
- Hija..?*
Висенте постучал коленом в дверь, когда советский любовник его дочери, продолжая изыскания на тему насилия в испанской литературе и обложившись наконец-то интересными (Nada!** Боже, какое слово!) романами Кармен Лафорет и Камило Хосе Села, вникал в экзистенциальные глубины "тремендизма" - в буквальном переводе, ужасизм.
* Дочь..? (исп.)
** Ничто (исп.)
- Где она?
- Спит.
- Бери...
Картонка с сувенирной водкой. Висенте повернулся боком, подставляя еще две тушки в магазинной обертке - замороженные на бегу. Пакет набит был так, что при попытке повесить на вешалку соскочил и шмякнулся об пол. В нос ударило овчиной.
- Нашлась?
- ЦК замену подобрал.
- Какой ЦК?
- ЦК КПСС. Надеется, не слишком велика. Пещерная шкура, конечно, но теплая, смотри? Для вашей жизни даже адекватней.
Сдвинув на затылок шляпу и расстегнувшись, Висенте бросил на стол конверт:
- Деньги.
- Спасибо.
- Не за что, Алехандро! Алкоголь не для того, чтобы напиваться с горя.
Угу. А для наружного лечения.
- Слышишь?
Алехандро кивнул.
Закрепив "мессаж" свой интенсивным взглядом, Висенте указал на тушки:
- Как это по-русски, "зайцы"?
- Кролики.
- Она говорит мне: "Нечего есть". Просто вы долго спите. Утром у вас в магазинах есть все. Я сделал эксперимент. Пошел в "гастроном" рядом с отелем "Украина"... Знаешь?
- Кутузовский проспект.
- И что?
- Там они все живут. Андропов, Брежнев. У них не только кролики горилка с перцем.
- А здесь?
- А здесь рабочие.
- И что?
- И ничего.
- Ты говоришь, как диссидент.
- Как есть...
Висенте застегнулся:
- Веди меня.
- Куда? - опешил Александр.
- В ближайший магазин. Куда вы ходите?
- Ну, что вы...
- Подать тебе пальто?
Шофер, гонявший детей от "Чайки", схватился за хромированную рукоять, но Висенте отмахнулся.
Пол был заслякочен.
Висенте изучил пустые крюки в мясном отделе. Под витриной стоял противень с белым комбижиром. В отделе бакалеи он взял с полки ободранный брикет.
- Что это?
- Каша-концентрат.
- Гречневая?
- Да.
- В школе Коминтерна нас кормили. Полезный продукт. Железа очень много... А это?
И снял куль.
Выжидательно шевеля усами, из серых макарон на них обоих смотрели тараканы.
Висенте отшвырнул продукт.
Вслед им кричали:
- Чего кидаешь? Раскидался! Старик, а все туда же! фулюганить! Еще и в шляпе...
На морозе Висенте схватил его за рукав:
- Ты видел, как они едят? Советские - как ты. Так брось в лицо им этот паспорт! Cojones* есть? Мужчина?
* Яйца (исп.)
Ощущая, что cojones сжались в кулак, Александр кивнул...
- На твоем месте я бы не стерпел!
- Да... Но как?
- Сам думай! Я в свое время взбунтовался.
Выпустив пар ярости, испанский тесть молчал. Под тонкими туфлями хрустело, а на обледенелой дороге Александр подхватил его за локоть.
На виду у шофера, наблюдающего в зеркало заднего обзора, Висенте взял его за плечи:
- Прощаемся надолго. Может, навсегда. Еду вовнутрь.
Александр открыл глаза.
- К себе на родину. Но перед этим что-нибудь придумаю. Теперь ты мне, как сын. Ты понял? Береги ее. Адьос.
И растворился в сумерках. Шел снег.
Овчиной за дверью разило по-деревенски. Дубленка была брошена на пол кверху ярлыком: Made in Mongolia.
Держа себя за локоть, Инеc затягивалась натощак. В свитере и колготках - как проснулась. Новенькие червонцы с красноватым Лениным разлетелись по столу. Три бутылки высились у нарядной коробки "50 лет СССР". Бумага, из которой торчало восемь лап, набухла, разбавленная кровь стекала, капая на линолеум.
- Откуда мерзость?
- Падре привез.
- Где он?
- Не хотел тебя будить.
Глаза сверкнули:
- Он уехал?
- В Испанию. И знаешь, что сказал? Что я ему как сын.
- А мне, чтоб бросила тебя и возвращалась.
Александр криво улыбнулся.
- Разве?
- Да.
- Ну и что... Единство противоречий. Живая жизнь. К тому же не последние слова. И может быть, он прав...