Алая.
Через день палец стал нарывать.
Потом почернел. За иностранку районная поликлиника брать ответственность отказалась. С паспортом, согласно которому она проживала в Амстердаме, в московскую поликлинику для полноценных иностранцев лучше было не рисковать. Кремлевская же, где обслуживали во время приездов с отцом, закрывалась для нее как для живущей отныне постоянно. Рука по локоть стала отниматься. В стране бесплатного медицинского обслуживания у нее набухли лимфатические узлы, когда он снял трубку и набрал оставленный "падре" номер на случай, если с ним что-нибудь...
"Разве она еще здесь?" - без удовольствия удивился голос, оторванный от большой кремлевской стратегии.
"Да, и рискует навсегда остаться".
"Что с ней?"
Чувствуя себя невыразимо, Александр ответил:
"Наколола палец".
"Какой?"
"Средний. На правой руке..."
Старая площадь хохотнула:
"Спящая красавица?"
"Наоборот".
"Не понял?"
"Умирает".
Немаловажный тот палец и жизнь заодно спасли ей на высшем уровне.
На том же, на котором, если не санкционировали, то допускали кокон паранойи, который лениво, но непрерывно плелся вокруг них - подслушивания, перлюстрации, бюрократическая волокита, милицейские вызовы и вторжения, даже по местным стандартам искусственная затрудненность быта и эти друзья-приятели - череда своих в доску стукачей, сексотов, мелких провокаторов с их авангардом, крестами, иконами: "Знаешь, сколько по каталогу Сотбис? Пусть возьмет, что ей стоит. Сдаст, будет богатой. А мне нечего, ну там разве Deep throat...*"
* "Глубокое горло" (англ.)
Сфера их обитания. Рай в шалаше. Любовное гнездышко. То, внутри чего они наивно пытались что-то построить...
Звонок - перед самым отъездом.
Положив трубку, она опустилась на колени - одевать Анастасию.
- Прогуляемся...
- На ночь глядя?
Голый сад.
Оглядываясь на редкий транспорт, припаркованный по сторонам бульвара, они вошли за чугунную ограду и захрустели снегом ранней весны. Ту московскую интонацию она уже не способна воспроизвести:
- Товарищи.
- На предмет?
- Машину присылают.
- Но такси ведь заказано?
- Говорят, и речи быть не может. Проводят по высшему разряду. Через депутатский зал.
- А чем отличается?
- Нет досмотра.
Внезапно с криком: "Солнышко!" Анастасия бросилась прямо через ледяную клумбу - протягивая руки к всплывшей над Москвой полной луне. Инеc поймала ее уже на самом краю - перед троллейбусом. Еще трех ей не было, а озверела дочь так, что зубами вцепилась в руку и орала, волочась, пока ей не погрозил поддавший прохожий:
- Эт-то солнышко цыганское.
Инеc набивала чемодан плюшевыми собаками, когда он вошел с туго завязанной папкой:
- Раз без досмотра?
Она не взяла. Надавила коленом, защелкнула.
Он возмутился:
- Но почему? Если шанс?
Из сортира она крикнула:
- Принеси мне блокнот и чем писать. - И потом: - Не стой здесь, у меня срач!
В этих стенах больше ни слова. Только переписывались, а на рассвете все кремировали на чугунной сковородке.
В тумане поджидал катафалк.
Водитель был в шапке детского размера, но не разновидности - из черного каракуля с кожаным верхом. При переразвитом плечевом поясе был он почти что микроцефал.
Даже Анастасия молчала.
На сиденье он нашел влажную руку Инеc.
Проступило здание международного аэропорта Шереметьево.
- Ждать?
А после прямо на площадь Дзержинского!
- Спасибо, не надо...
Она открыла стекло двери, он вкатил Анастасию на красную дорожку. Русская красавица в форме Аэрофлота, которая радовалась им от лестницы, сохранила улыбку:
- Залом не ошиблись, молодые люди? Депутатский.
- Тогда нет.
Извинившись, узнав имя, служащая пробежала список накладными ресницами, вернулась к началу и по второму разу вела лакированным ногтем.
- Сожалею, но... Вас здесь нет!
Глаза Инеc засияли. Она выиграла. И пари, и, возможно, свободу...
Выкатившись в туман, Александр сказал:
- Мир ловил меня и не поймал?
- Почему, знаешь?
- Везет.
- Школа, - ответила гордо она. - Школа Висенте... Очередь в общем зале исчезала за перегородкой стремительно. Посадка заканчивалась.
- Паспорт?
- Я не лечу. Качу...
Его отстранил шлагбаум руки, под которой он передал Инеc ручки креслица с дочерью, а потом чемодан. С одними игрушками.
После досмотра она, Зоркий Сокол, обернулась с галереи, но искать в толпе не было времени, и он навсегда запомнил это ее выражение - усилия под тяжестью и легкой досады.
Пил он коньяк.
Из кофейной чашки, а бутылку держал за пазухой. Чопорные стюардессы "Люфтганзы" за столиком сменились сразу тремя японцами, механиками в дутых безрукавках. Увидев, как он наливает себе из-под пальто, они умолкли, потом дружно пересели, и больше за его столик не садился никто. Он посмотрел на часы. Воздушное пространство СССР было уже покинуто, а он все сидел - боком к столу. Подошвы упирались в ребристый радиатор, который грел ноги над носками, а он экономно отпивал, стряхивая пепел в блюдце и медленно пьянел. К стеклу перед ним подъезжали и отъезжали, брызгая грязью, машины, потом вдруг проступила даль полей, с которых снег еще не сошел. Уже была совершена посадка в парижском аэропорту Руасси, а он, бутылку закатив под радиатор, никак не мог заставить себя подняться.
Кроме е...х рукописей и тех, кто ими интересовался, в стране не ожидало ничего.
Именно в тот момент в бетонном желобе парижской кольцевой дороги Висенте завел руку за спину сиденья и похлопал по колену дочери, которая уже сбросила удушливую шубку:
- Bonita...
Та выдула пузырь жевательной резинки. Излучая профессиональный оптимизм, он взглянул на Инеc:
- Что же, культурную миссию ты, по-моему, выполнила. Надеюсь, навсегда?
- Он тебя любит.
В его улыбке появилось нечто хищное.
- Не меня. Идею отца, без которого родился. Помочь я тут ничем не смогу. И никто.
- Но тебе же только бровь приподнять?
Он повысил голос:
- Тем более в данном контексте. Сами породили своих диссидентов, сами пусть разбираются. Мы ни при чем, вы с ней тоже.
Она заставила себя улыбнуться:
- Муж и жена - одна сатана.
- Не впадай в мистицизм.
- Я не впадаю: Там поговорка такая.
Он отвернулся.
- У меня впечатление деградации. А могло быть иначе...
В зеркальце заднего обзора Гомес выстрелил взглядом, полным укора.
С выгиба бетонных стен эстакады разноцветных граффити влетали прямо в сознание, возвращая "черную овцу" на Запад - в мир "лево-правой" шизофрении...
"Сангрия", в данном случае, просто красное вино, ломтики фруктов и позвякивание льда, когда тиа, добавляя серебряным ковшиком, рассказывает под портретом Сенеки:
- Белые нас сразу же арестовали. Еще был старший брат, не знаешь? Умер. Анархистом был: "Власть развращает". Не выдержал тюрьмы.
- А ты?
- Красота спасла. Знаешь, какая я была? Когда шла в церковь, мужчины на колено падали и шляпу мне к ногам. В тюрьме не я, из-за меня ломались. Волосы были такие, что надзирательницы - монашки - сами мне вычесывали гниды. Хуже стало, когда освободили. В городе со мной не здоровался никто. Человек-невидимка. Пустое место. Твой отец оставил два адреса - лучшего друга и одного врача. Друг отвернулся, a medico сделал нехорошее предложение. Коммунисты оказались sin cojones*. Вот белый один, тот был мужчина. Молодой офицер. Ничего у нас не было. Это было тогда невозможно, и тиа делает отступление на темы эксцессов теократии, победившей в отдельно взятой Испании: прекрасному полу на людях запрещалось, и не только под страхом быть названной puta**, но едва ли не под угрозой полиции, все велосипеды, штаны, ноги без чулков, кружевная прозрачность, платья до колена, платья в обтяжку и даже с короткими рукавами. Так что с офицером они только прогулялись по площади - вечерние пасио, знаешь? Его вызвали: "Она - сестра красного". А он им: "Не отрекусь от любви". Его отослали на север. Потом голод. Мать умерла. Самое ценное, что оставалось, это пишущая машинка твоего отца. Пришлось продать, чтобы похоронить по-человечески. За гробом только священник и я. Люди смотрели из-за занавесок. Но потом меня пригласила жена известного банкира. А ты, говорит, осанки в горе не теряешь. Уважение. Это у нас открывает и души, и двери. В конечном счете, важно не какой ты партии, а какой ты человек - твой стержень. Этот банкир, он уже был старичок, помог устроиться в сберкассу. Работала, откладывала деньги. На учебу - хотела стать архитектором. Но банкир другому научил. Он потерял зрение. Я ему читала вслух, а он учил меня делать деньги. Как играть на бирже, куда лучше вкладывать, что покупать. Потом мне повезло. На моих землях откопали древнеримские развалины. Все продала и вложила в недвижимость. Вот мое экономическое чудо. Мультимиллионерша в песетах. За спиной называют нуворика, но, как ты видишь, все здороваются. Донна Ана зовут...