— Ребенок должен быть спасен. — Жесткая холодность его тона не оставляла и тени сомнения. Это был ответ, которого от него и ждали, но в конце концов профессиональная гордость доктора осталась при нем, ибо в два часа дня двенадцатого октября в напряженной тишине, повисшей в комнате, раздался слабый звук, похожий на мяуканье котенка.
Ребенок наконец-то, хотя и с большим опозданием, появился на свет. Для утомленных зрителей, казалось, прошла вечность, прежде чем раздался возбужденный голос повитухи, чья радость еще больше усиливалась сознанием собственной важности:
— Это мальчик, мальчик! Восхвалим Пресвятую Деву Марию!
И долго сдерживаемые эмоции прорвались у всех вздохами облегчения, которые были почти осязаемыми.
Пажу наказали бежать со всех ног и известить короля, который недавно вышел. Он вернулся, как большой корабль, прокладывая себе путь через столпившихся в комнате женщин, сбивая их с ног, прямиком к Марии, державшей на руках ребенка, уже завернутого в пеленки.
— Прекрасный наследный принц, ваше величество, — сказала она ему дрожащим голосом, и король принял от нее крохотный сверток движением, исполненным робкой нежности. Он прижимал к себе своего сына, не дыша, в течение долгого момента, возвышенного момента, чье величие ничто не могло затмить. Потом он взглянул на Марию, и она увидела, что его ресницы были мокры. Хриплым голосом он проговорил:
— Береги своего брата получше, ибо он беззащитен.
Они обменялись улыбками, пропасть между ними временно сузилась появлением на свет этого беловато-розового комочка человеческого существа. Он вернул его в руки Марии, а сам прошел к постели.
Кошмар ужасающей боли был для Джейн уже позади, но ей еще не позволили отдохнуть в блаженном покое. Она через силу попыталась вырваться из тумана забвения, накатывавшего на нее, чтобы слабо улыбнуться светящемуся радостью лицу, склонившемуся над ней, и принять все знаки благодарности, которые Генрих излил на эту свою лучшую из лучших жен, исполнившую самое большое желание в его жизни.
Новость молнией разлетелась по всей стране, пока Англия не оказалась затопленной волной радости. Ликование достигло своей высшей точки в Лондоне, чьи жители всегда проявляли особую приверженность к своему королю и где он принадлежал своему народу самым непосредственным образом. Две тысячи пушечных залпов прогремели со стен Тауэра, добавив свою громогласную лепту в невыносимую для слуха какофонию колокольного звона всех церквей города, звучавшего так, как будто колокола жили собственной жизнью, независимой от человеческих рук. Всякая работа была, конечно, заброшена, дома и лавки украшались гирляндами цветов и яркими флагами.
Мэр и старейшины разъезжали по улицам Лондона, призывая прихожан отправляться в церкви, чтобы вознести хвалу Всевышнему за их нового наследного принца, но самые экзальтированные лондонцы предпочитали выражать свою благодарность по-другому. Они буквально утопили принца Эдуарда в вине и эле, которые бесплатно и в неограниченном количестве выдавались всем желающим. По велению короля на всех улицах города появились подмостки, вокруг которых стар и млад танцевали и распевали непристойные песни и с одинаковой охотой обнимались как с приятелями, так и с незнакомцами, и так до самого рассвета, когда брели домой или, смертельно пьяные, сваливались в придорожные канавы, чтобы поспать хоть несколько часов, пока празднество не возобновлялось с новой силой. За это время было зачато множество детей, где от законного супруга, а где и неизвестно от кого, богатый урожай был собран в толпе карманниками и бродягами, которые вовсю использовали открывшиеся перед ними возможности, будучи уверенными, что если даже и попадутся, то все равно будут отпущены безнаказанными.
Ибо что еще мог сделать Генрих, кроме как даровать прощения налево и направо, даже уголовникам в тюрьмах, от щедрот своей невероятной радости? Ребенок, ставший центром этого водоворота счастья, мирно спал в своей колыбели, не подозревая о той суматохе, которую вызвал; а тем временем шли приготовления к назначенному на пятнадцатое октября крещению.
Из Хансдона леди Брайан привезла Елизавету, чтобы та тоже могла принять участие в церемонии поклонения этому замечательному ребенку. Однако более важным, чем вид ее брата, стало для Бесс новое платье из зеленого дамаста, расшитое серебром, со шлейфом длиной в четыре ярда, приготовленное на крещение, и смущавшая ее атмосфера любящей доброты, вдруг вновь окружившей ее. Даже король поднял ее на руки и поцеловал, как делал в те дни, когда она была законной принцессой Уэльской.