— Мария, у меня есть новости, которые, боюсь, опечалят вас. Его величество попросил меня передать вам, что монсеньор Чапуиз покидает Англию на этой неделе.
— Там… все в порядке?
— Ну конечно, он просто уходит в отставку. Бедняга, его так замучили подагра и ревматизм. Может быть, ему станет полегче в теплом климате.
— Значит, я больше не увижу его? — Мария не осознавала, какое чувство одиночества отразилось на ее лице.
— Конечно, увидите. Неужели вы думаете, что он уедет, не сказав вам «до свидания»? Он приедет в пятницу, чтобы попрощаться с королем, а потом заглянет к вам.
Чувствуя на себе подозрительный взгляд Елизаветы, Мария склонилась над пяльцами, механически водя иглой и стараясь сдержать предательские слезы. Почему-то она никогда не представляла себе жизни без Чапуиза. Он всегда будет здесь, так же непоколебимо, как Хэмптон-Корт или другие дворцы. Он был последним из того избранного круга преданных друзей, кто поддерживал дело его матери. Другие… все мертвы, либо под топором или мечом, либо повешены. Отъезд Чапуиза вырвет очередной лоскут из и так уже превратившихся в лохмотья остатков ее жизни. Позабыв о гордости, Мария позволила жгучим слезам хлынуть по ее задрожавшему лицу.
В кресле, которое несли двое его слуг, Чапуиза вынесли в дворцовый сад. Боль редко отпускала его. Когда-то мысль о спокойном выходе в отставку и жизни где-нибудь в более теплом климате заманчиво манила его, но сегодня он чувствовал какую-то непонятную ностальгию по этому окутанному туманами острову, где он провел так много лет. Он даже ощущал зарождающееся сожаление от расставания с королем, хотя он и Генрих испытывали друг к другу чувство острой неприязни, едва скрываемой под покровами социальной и дипломатической сдержанности. Негодяй, мясник, лицемер. Чапуиз прилагал эти и другие более сильные эпитеты к королю как к человеку, в то же время с неохотой признавая и даже восхищаясь его все более укрепляющимся положением как великого правителя. Теперь этот огонь в душе угас. «Еще одно наказание приближающейся старости, — с сожалением думал Чапуиз. — Теперь уже нельзя ненавидеть или любить так страстно». Но тут он увидел Марию, направляющуюся к нему по зеленому газону, и смятение чувств, охватившее его, опровергло его предыдущее умозаключение. Слуги опустили кресло на землю и удалились на приличествующее расстояние, но, когда он попытался встать, Мария замахала ему, чтобы он сел. Из золотого ридикюля, висевшего у нее на поясе, она достала собственную миниатюру, усыпанную драгоценными камнями, и вложила ее ему в руку.
— Это вам на память, чтобы у вас не возникало искушения забыть меня.
Он взглянул на принадлежащее перу Гольбейна искусное изображение ее мягких черт лица, ее испанских карих глаз, которые должны были бы светиться весельем и солнцем юга вместо спрятанного в них выражения тихой меланхолии, удачно схваченной гением художника.
— Я всегда буду хранить это как бесценное сокровище. Однако мне не надо никакого материального напоминания о вашем высочестве, ибо я несу ваш образ в своем сердце. — Он говорил с откровенностью, обостренной их предстоящей разлукой, и Мария вспыхнула, отвернувшись в сторону, якобы чтобы сорвать веточку распустившегося боярышника, гладя цветы пальцами. Почти с самой первой, казавшейся теперь такой далекой их встречи она знала, что Чапуиз влюблен в нее, и чувствовала острую жалость к нему… Если бы она была рождена не принцессой… Но такие мысли лежали где-то в области совсем уже несбыточной фантазии.
Он с нежностью смотрел на нее, вспоминая пылкую девушку, так храбро защищавшую честь свою и своей матери. Теперь она превратилась в тихую, старавшуюся быть незаметной женщину, которая, казалось, удалилась от стремительного течения жизни, став в ней скорее наблюдателем, чем участником. Все радужные надежды Англии сосредоточились на Эдуарде. Но с каким-то упрямым предчувствием, рожденным, вероятно, любовью, Чапуиз верил, что настанет день, когда высокая судьба еще улыбнется Марии.
— Вы и я через многое прошли вместе, ваше высочество.
— Через слишком многое. — Она подошла и встала рядом с ним. — Я знаю, что моя мать хотела бы, чтобы я поблагодарила вас за все, что вы сделали для нас.
— Это было так мало. У меня были связаны руки. Королева была слишком гордой и добродетельной дамой, иногда даже себе во вред. Если бы мне удалось преодолеть ее сомнения по поводу ее верноподданности, всех несчастий, которых она так боялась, можно было бы избежать. — Он пожал плечами. — А, хорошо… эта страница истории уже перевернута. Теперь надо писать вашу. Молюсь Богу, чтобы это было более веселым чтением. Вы выйдете замуж…