Ах да, возможно, что и она сама последует за Абелем и Баркером через ужасные Ворота Изменников в Тауэр. Она была готова к этому, но почему-то верила, что не это будет ее окончательным предназначением. Какой смысл королю и Кромвелю отправлять на казнь больную женщину, не представляющую больше для них первостепенной важности, когда само ее умирающее тело — и, возможно, небольшая доза яда, чтобы ускорить процесс, — избавят их от нее достаточно быстро.
В воспаленном мозгу Екатерины промелькнули картины неизбежного. Теперь их когти вцепятся в Марию. В Марию, которая была молода и, будучи в глазах всех истинных католиков наследницей трона, представляла собой гораздо большую потенциальную опасность. Почти наверняка специальной комиссии будет предписано посетить ее… Она может не принять присяги. Но как она может не принять ее? Закрыв глаза, Екатерина во всей своей ужасающей ясности увидела утреннюю сцену на Тауэр-Хилл. Маленькая группка людей, в молчании наблюдающая за тем, как тоненькую девичью фигурку ведут вверх, на встречу с безжалостным топором палача… Королева громко застонала, на лбу у нее выступили крупные капли холодного пота. А глаза Генриха наполнятся слезами, когда он услышит отдаленный выстрел пушки. Однако он не зайдется в рыданиях, оплакивая свою дочь, которую когда-то так любил. «Моя совесть требовала ее смерти. Я был вынужден пойти на эту жертву во имя своей страны, чтобы мой народ не испытал всех ужасов гражданской войны и знал только мир на много лет вперед». И самое ужасное, что он будет искренне верить в это.
Результаты визита специальной комиссии сказались очень скоро. Екатерине было приказано переехать в замок Кимболтон, угрюмую крепость с толстенными стенами, где она содержалась в еще больше изоляции, чем прежде. Двое преданных слуг короля были назначены ее тюремщиками в почетных должностях камергера и сенешаля. Генрих же рискнул полностью дискредитировать себя в глазах общественного мнения, лишив ее почти всех слуг, так что ей было позволено взять с собой лишь нескольких ее испанцев, включая врача и исповедника.
Когда Екатерина проезжала по подъемному мосту замка Кимболтон и увидела перед собой это страшное огромное здание, ее пронзил необъяснимый холод дурного предчувствия. Непроизвольно она осенила себя крестным знамением.
Глава третья
Мария вдруг обнаружила, что мерой презрения, окружавшей ее, служило количество клеветы на нее. Когда одна из прислужниц, науськиваемая леди Шелтон, начала презрительно шептать что-то оскорбительное про нее, правда, в сторону, а потом вставлять и открытые шпильки, переросшие в откровенную грубость и резкие отказы что-либо делать, она почувствовала, что ее положение стало почти безысходным. Она стала человеком, не имеющим никакого влияния, более того, парией, объектом насмешек со стороны слуг. Порой ей вспоминались слова доктора Фокса, королевского чиновника, ведавшего раздачей милостыни, сказанные им почти год назад, когда ее впервые привезли в Хэтфилд. Он ехал рядом с ее носилками и нашел возможность подбодрить ее.
— Стойте твердо, — настаивал он. — Не поддавайтесь вашим врагам. Мы рассматриваем вас как последнюю надежду спасти это королевство от развала и погибели.
С каким-то цинизмом, разраставшимся в ней подобно червоточине с каждым новым днем, Мария презрительно скривила губы при этом воспоминании. Кто за последние годы в Англии предложил какую-нибудь действенную помощь ей или ее матери? Ни один меч не покинул своих ножен, ни один голос не прозвучал смело в их защиту. Народ Англии был слишком занят, надеясь получить для себя привилегии от короля и Кромвеля, стремясь побыстрее принять эту позорную клятву. До тех пор, пока их собственные шкуры не подвергались никакой опасности, они закрывали глаза на страдания тех, кто лишался всего, и делали вид, что не слышат, какие тяжкие удары наносятся по их древней вере.
В своем ожесточении Мария забыла тех немногих храбрецов, которые уже бросили вызов королю и были в результате заточены в тюрьмы, встретив неизвестную, но наверняка ужасную судьбу в попытках защитить церковь своих предков. Епископ Фишер, сэр Томас Мор, капелланы ее матери, безвестные группки молодых и беспутных и старых, стоящих одной ногой в могиле людей из аббатств и монастырей, которых уже навестили специальные комиссии. В ее сознании единственным преданным другом оставался лишь человек, который неустанно трудился над тем, чтобы исправить все эти горестные несправедливости, и то в нем не текло ни капли английской крови.