Ее совесть! Это дурацкое слово, которое гордо было вышито на всех занавесях в представлениях, даваемых семейством Тюдор. Генрих, у которого она была так податлива, что уступала перед каждым его желанием. Екатерина, чьи собственные неповторимые черты были как бы вырублены из гранита и непримиримо диктовали ей каждое ее новое действие. А теперь еще и их дочь елейно болтает о своей совести. «Это, наверное, какая-то грязная болезнь, распространяющаяся между ними», — подумала Анна, борясь с диким желанием расхохотаться. Мимоходом ей в голову пришла мысль: а что, если у Елизаветы разовьется такой же весьма неудобный орган? Это казалось маловероятным, благо, в ее венах был такой большой приток свежей крови Болейнов и Говардов. Ее поддельное веселье исчезло. Ее ждало поражение, но даже сейчас она не станет, не сможет признать его. Ее низкий голос дрожал от мольбы, которая — при крайней для нее необходимости — была вполне искренней:
— Ваше высочество, я… все мы уважаем вас за те убеждения, которых вы придерживаетесь столь долго. И все же я полагаю, что вам следует поставить послушание своему отцу выше их. Король не может править мудро и хорошо, пока все его подданные не подчиняются его законам. А уж коли его собственная дочь оказывает ему открытое неповиновение, тогда это, увы, печальный пример для остальных. — Она увидела, как напряглись жилы на шее Марии, отметила ее затравленный взгляд и, полагая, что партия уже фактически осталась за ней, безрассудно поторопилась проиграть ее. — Вполне естественно с вашей стороны, что вы колеблетесь, возвращаться ли вам ко двору или нет, полагая, что ваше положение там будет… ниже моего. Но вы можете не беспокоиться на этот счет… — Обезумев, она порвала остатки своей гордости на клочки и бросила их к ногам этой девицы с застывшим лицом. — В то время когда все другие будут идти за мной следом и добиваться чести нести шлейф моего платья, вы всегда будете идти рядом со мной. Не будет ни малейшей разницы в нашем положении. Так что все будут оказывать одинаковые почести и дочери короля, и его жене.
За этим последовало молчание. Анна и сама была ошеломлена значительностью своего предложения. Таковых не делала до нее ни одна из королев Англии. Но и ни одной другой королеве не приходилось прибегать к любому оружию, которое только могла придумать ее изворотливость, чтобы прорубить себе путь через непроходимые дебри, изобиловавшие опасностью.
Мария заговорила, и ее холодный как лед голос вмиг похоронил все ложные надежды:
— Я считаю женой короля свою мать. И я не отказалась бы вернуться ко двору как принцесса Мария, законная наследница моего отца.
На какое-то время Анна онемела, не веря своим собственным ушам. Эта пигалица, эта плутовка смеет диктовать свои условия! Значит, все прошедшие годы надо зачеркнуть и вернуть ей и ее матери былую славу. А она, как какая-нибудь наложница, должна, видимо, кануть в Лету вместе со своим якобы незаконнорожденным ребенком. Наглость, чистейшей воды нахальство! Никогда еще Анне не хотелось так броситься на своего противника, рвать его зубами и ногтями. Никогда не приходилось ей так сдерживать свой в общем-то достаточно спокойный нрав. Но вести себя сейчас, как вульгарная торговка, значило бы только добавить последние капли к и без того переполнявшему ее чувству униженности. Лишь легкий румянец на ее высоких скулах выдал бушевавшие внутри чувства, и нужно было быть очень внимательным наблюдателем, чтобы заметить, что за безжизненной маской скрываются с трудом сдерживаемые слезы. Ответ ее являл собой высший пример показного безразличия:
— Вы сделали свой выбор, но боюсь, что вы пожалеете об этом. Мне, впрочем, все равно. Я приехала сюда сегодня преисполненная милосердия и доброй воли, надеясь, что смогу помочь вам. Пройдет не так много времени, и у меня будет сын… — Она высоко подняла подбородок, пока глаза Марии скользили по ее точеной фигуре. — И тогда ваше нынешнее и так приниженное положение сойдет вовсе на нет. Я предупреждаю вас, король все равно подчинит вас своей воле, а запоздалые сожаления о вашем сопротивлении не изменят ни на йоту его решения. Но пусть все это падет на вашу голову. — С каким-то тайным всплеском сумасшедшего юмора она отметила про себя, что поговорка «последнее слово всегда должно оставаться за сильным» оказалась правильной.
— Вы позволите мне удалиться, мадам? — На губах Марии играла улыбка жестокого превосходства молодости, от которой натянутые нервы Анны вконец сдали.
— О да, убирайся с моих глаз раз и навсегда. — Взмахнув атласными юбками, она повернулась на высоких каблуках и отошла к окну, демонстрируя своей спиной полное безразличие. Мария тихо выскользнула из комнаты. Анна приложила горящую щеку к стеклу, ожидая, пока утихнет бушующий в ней шторм, чтобы уступить место полному безразличию. Ну что же, хитрая уловка брата оказалась бесполезной. Будет даже интересно посмотреть, как он будет выглядеть, когда она расскажет ему о провале его плана, — если не учитывать, что самой ей сейчас смеяться совсем не хотелось. Как же глупы они оба были, если могли вообразить, что девятнадцатилетняя приверженность чему-то может быть легко обменена на какую-то сверкающую пустышку! На секунду она устало подумала о том, каково это жить в шкуре Марии, быть такой уверенной в своей правоте, быть закованной в броню высокой нравственности, чтобы ноги ощущали под собой твердую почву. Не в пример ей, неуверенно, отчаянно бредущей по болоту неизвестности. О, если бы ее отважная похвальба имела какое-то подобие правды, если бы в ее теле зрел эмбрион сына, пусть от кого угодно. Пришла неожиданная реакция, и долго сдерживаемые слезы хлынули по ее дрожащим щекам, разбиваясь крупными каплями по подоконнику, на котором она сидела. Сейчас Анна испытала то чувство полного опустошения и одиночества, которое так было знакомо Марии в течение уже стольких лет.