Но в свои последние часы она вновь обратилась к старой вере, как испуганный ребенок, ищущий утешения в материнских руках. Им было сказано, что палач и его помощник прибыли и — что за нелепая мысль — решили отдохнуть и взбодриться. Еще никогда время для нее не тянулось так медленно, и никогда оно не летело так стремительно. Анна знала, что ее кузины все еще надеются на то, что в последнюю минуту придет отсрочка приговора, но для нее эта надежда умерла еще ночью, когда она лежала без сна, видя перед собой на фоне летних сумерек призрачные силуэты Джейн Сеймур и Генриха.
Около полудня дверь, скрипнув, открылась, и на пороге предстал сэр Уильям с выражением траура на лице, в сопровождении лейтенанта.
— Сэр Уильям, я молюсь Богу, чтобы вы пришли за мной, благо, теперь я могу надеяться, что все самое страшное уже позади.
Тон ее был намеренно веселым, но губы предательски дрожали. И, к своему удивлению, комендант Тауэра услышал собственный голос таким, каким он мало с кем разговаривал:
— Вашему величеству не следует бояться боли. Он так искусен в своем ремесле… Вы ничего даже не почувствуете.
— А моя шея так тонка. — Она рассмеялась при звуке усилившихся рыданий Маргарет Ли, но смогла справиться со своей истерикой. Все лицемерие осталось в прошедших девятнадцати днях. К смерти королевы они уже непричастны. «А коли так, то я буду спокойна», — твердо сказала она себе и величаво повернулась к сэру Уильяму:
— Прежде чем мы пойдем, сэр, я хочу передать вам послание для его величества. Похвалите меня перед ним и скажите ему, что он всегда был постоянен в продвижении меня наверх. Из обычной аристократки он сделал меня маркизой, а потом и королевой. А теперь он не может оказать мне еще более высокой чести, ибо уже увенчал мою невиновность короной мученичества.
Вся ее затаенная боль, чувство острой несправедливости выразились в этом последнем колком замечании, и комендант склонил голову, надеясь, что она примет это за знак согласия. Он покрылся холодным потом при одной мысли о том, чтобы повторить такие слова перед королем.
Печальная процессия прошла под аркой ворот, и после полумрака своей камеры Анне пришлось прищурить ослепленные солнцем глаза. Стоял прекрасный день, как будто бы природа решила напоследок напомнить ей, сколь прекрасна жизнь на земле, которую ее принуждали покинуть. С невыразимой грациозностью она поднялась на эшафот, повернувшись к небольшой, тщательно подобранной группе зрителей. Некоторым из них уже довелось следить за ее медленным, но крутым восхождением к блестящим вершинам славы; теперь они собрались здесь, чтобы присутствовать при ужасающе быстром падении и забвении. Анна начала различать лица через застилавшую ее глаза пелену. Здесь был внебрачный сын Генриха герцог Ричмондский, долговязый, неуклюжий молодой человек с чахоточным румянцем на щеках. Как самому младшему из пэров ему пришлось первому поднять на суде руку и объявить ее виновной. Сейчас он вжал голову в плечи, не решаясь встретиться с ней взглядом и чувствуя, как в его желудке поднимается тошнота.
Рядом с ним стоял Суффолк; его мясистое лицо от жары покрылось капельками пота… Рот у него приоткрылся в явном возбуждении. Следующим был смертельно бледный Норфолк, ее дядя, повинный в двойном убийстве, ибо именно он убил ее сына, прежде чем послушно выполнить приказ короля и помочь ему избавиться от нее. Он пытался смутить Анну пристальным взглядом, но она в свою очередь продолжала упорно смотреть на него, пока ему не пришлось опустить глаза, изучая какое-то несуществующее пятнышко на своем камзоле. Она высокомерно скользнула взглядом по фигуре Кромвеля, стоявшего ближе всех к эшафоту в ожидании того, когда же упадет занавес в последнем акте драмы, так умело срежиссированной и поставленной им, и ее глаза остановились на имперском после. Чапуиз был неутомим в достижении своей цели, и сейчас должен был настать его звездный час: приходил конец злейшему врагу его обожаемой Марии.
Но, как ни странно, Анне почудилось, что она прочла сострадание, явно мелькнувшее на его лице. Неожиданно она застыла на месте при виде мужчины и женщины, стоявших несколько поодаль абсолютно неподвижно и безмолвно. Мужчина был с ног до головы облачен в роскошную темно-красную тафту. Драгоценные камни сияли даже на башмаках, и такие же камни украшали пальцы, а на голове у него была кардинальская шапочка. Женщина облачилась во все черное. Кружевная мантилья закрывала ее бледное, скорбное лицо. Вулси и Екатерина вернулись из небытия, чтобы поприсутствовать при смерти той, кто слыл причиной их собственной гибели.