В абсолютной тишине, последовавшей за этим чудовищным саморазоблачением, Мария облизнула губы. Она слышала, как во дворе лают собаки. Господи Боже, если бы только она могла поменяться с ними местами, этими счастливыми собаками, резвящимися на свободе! Когда король наконец благосклонно разрешил ей уйти, голова у нее разламывалась.
Начиная с сентября королева почти безвыездно жила в своих апартаментах в новом крыле Хэмптон-Корта. Ей предстояло оставаться там вплоть до рождения ребенка. Она была заперта, как в тюрьме, словно окруженный ореолом славы заключенный государственного значения, в соответствии со сложившимся порядком. Погода стояла мягкая, и бледное треугольное лицо Джейн со страстной надеждой выглядывало из окна, с тоской взирая на медовую теплоту солнечных лучей и золотистое убранство ранней осени и завидуя простым смертным, которые могли вволю наслаждаться лаской солнца и бродить под деревьями среди живописных цветочных клумб.
Генрих старался, как мог, поддержать ее совсем упавший дух, являя собой прямо-таки неиссякаемый источник благодушия и радостных забот. На самом же деле его поведение было скорее сродни поведению режиссера, который в течение многих месяцев готовил небывалое представление и сейчас, когда публичное его представление почти готово, больше всего был озабочен тем, чтобы исполнительница заглавной роли, звезда, от которой зависел весь успех, справилась со своими нервами.
На этот раз у Генриха не было никаких сомнений относительно пола ребенка, за здоровье которого ежедневно молились тысячи людей. Ему не требовалось предсказаний астролога или гадалки. Он свел в могилу двух жен и объявил незаконнорожденными двух собственных дочерей в ожидании рождения сына и теперь мог поклясться на кресте, что на свет появится именно наследный принц! Он уже заказал именной орден Подвязки для своего будущего сына и заготовил текст специальной декларации по случаю его рождения, в котором оставалось только проставить дату.
В один из этих дней в Хэмптон-Корте появился Томас Сеймур, решивший нанести хотя бы краткий визит своей сестре, к чему его обязывало положение, но, застав рядом с нею Марию, он засиделся надолго, проявляя по отношению к ней столь повышенное внимание, что в конце концов смущенной Марии пришлось выйти под надуманным предлогом поиска ниток для вышивания. Когда они остались одни, королева нерешительно проговорила:
— Томас, ради твоего же благополучия прошу тебя быть осторожным.
— Разве это преступление — стремиться подняться на вершину? Тебе, дорогая сестричка, удалось это проделать с большим успехом, которому мы все завидуем.
— Может быть, и так, но в моем случае все было иначе, — запротестовала Джейн. — Меня на эту вершину вознесли. А ты хочешь ворваться на нее сам. Прошу тебя, учти, точки опоры очень уж ненадежны. Можно и поскользнуться… и тогда костей не соберешь.
Он беззаботно пожал плечами, и она поняла, что абсолютно бесполезно пытаться пробить толстую броню его самодовольства. Ощупью, часто учась на собственных ошибках, Джейн за время своего краткого замужества кое-что поняла в своем супруге. И теперь она была твердо уверена, что, как бы сам король ни унижал достоинство своей дочери, он не позволит делать это никому другому, ибо они оба все-таки были Тюдорами. И если какой-нибудь мужчина позволит себе бросить на Марию дерзкий взгляд, его ждет суровое наказание, пусть он даже занимает привилегированное положение брата королевы. К тому же в мозгу Генриха постоянно обитала мысль о том, что вопрос об очередности престолонаследия мог опять стать открытым, стоило Марии выйти замуж, и это еще больше распаляло его.
Томас стоял у окна, на фоне которого отчетливо вырисовывалась его великолепная фигура. Лучи заката пробивались через мелкие стекла свинцового переплета, окрашивая его обычно каштановые волосы в медный цвет. Джейн вдруг охватило чувство настоятельной необходимости что-то немедленно предпринять, как будто приподнялся уголок покрывала, скрывающего будущее, и из-под него выглянуло мрачное предупреждение о чем-то нехорошем, что ждет впереди. Она заговорила с мольбой в голосе, как многие годы назад, когда она умоляла маленького Томаса отказаться от какой-нибудь безрассудной затеи, неизбежно сулившей ему ничего, кроме неприятностей и наказаний: