Голос Вод сделала мазь из перемолотых костей, предварительно обожженных в священном огне, чтобы очистить их от всякого дурного влияния. Пока Окелос крепко держал сестру, Уиска поставила сломанную кость на место и замазала мазью все поврежденное место. Хотя и в полубеспамятстве, Эпона до крови закусила язык, чтобы не закричать и не опозорить свою семью. «Я никогда больше не буду делать глупостей, – поклялась она в душе. – Никогда, никогда… Ах, как больно!»
После того как рука была вправлена, Нематона заложила ее между двух полированных дощечек целебного дерева и тщательно забинтовала.
– Рука так и останется искалеченной? – спросила Ригантона. Так как друидки не делали никаких приготовлений, сопровождающих переход духа в другой мир, она уже поняла, что дочь останется жива.
– Она девушка сильная, – ответила Нематона. – Подождем и посмотрим. Если рука воспламенится огнем, пожирающим плоть, пошли за Уиской; если нет, она нуждается лишь в покое.
В эту ночь пиршество больше не возобновлялось. Громко храпя от выпитого вина, маркоманни крепко спали в доме для гостей, тогда как Туторикс лежал на своем ложе с широко раскрытыми глазами, думая об Эпоне и стараясь не обращать внимание на приступы боли в груди и даже в горле, где она была особенно жгучей. Вождь племени не должен болеть, тем более допускать, чтобы это видели его люди.
ГЛАВА 5
Уезжая, маркоманни перекликались друг с другом; их молодые люди увозили в своих повозках красивых и сильных женщин из кельтского племени.
Сирона, отдавшая им старшую сестру Махки, носила новое ожерелье; янтарные бусы были величиной с птичьи яйца, и Ригантона хмурилась всякий раз, когда его видела.
Эпона все время была в глубокой печали, но не боль в руке, ее удручало другое. Она презрела предостережения своего духа, поступила по-детски опрометчиво, повредила тело, как известно, являющееся прибежищем для духа. И справедливо навлекла на себя гнев матери.
Так, во всяком случае, она часто думала. Но временами в ней закипало негодование, ей казалось, что мать больше заботилась о том, чтобы получить богатые свадебные дары за дочь, чем о самой дочери. Ригантона не уставала повторять, по меньшей мере один раз в день, что теперь им придется ждать целый год, все четыре сезона, пока мужчины принесут свои дары в их дом, чтобы посвататься к Эпоне.
Ригантона интересовалась лишь тем, что можно считать и носить. «Но я живой человек, – разъяренно твердила себе Эпона. – Я часть целого, куда более важная, чем какой-то там браслет или ожерелье».
– Возможно, ни один мужчина вообще не захочет на тебе жениться, – заметила мать, когда Нематона пришла сменить повязку и на короткое время раскрыла худую, всю в синяках руку. – Похоже, твоя рука так и останется кривой. А кому нужна калека? Боюсь, нам придется кормить тебя до конца твоей жизни.
Конечно, можно было возразить Ригантоне, что племени всегда будет хватать еды, пока оно будет оказывать надлежащее почтение духам, но это было бесполезно.
Думая о своей больной руке и своих обидах, Эпона вспоминала о молодых женщинах, уехавших с маркоманни. В самом конце солнечного времени года состоится большое празднество в честь Великого Огня Жизни; на это празднество собираются все племена, они примут участие в игрищах и чествовании свадеб; это празднество должно придать им достаточно сил, чтобы они могли дожить до следующей весны, оно, это празднество, должно символизировать собой плодородие. На этом празднестве – оно будет происходить на территории племени маркоманни – браки между кельтскими женщинами и их воинами будут скреплены обрядом, древним, как сама история маркоманни; и сказитель племени запомнит их имена, чтобы передать будущим поколениям.
«Ты могла принять участие в этом празднестве, – напомнил ей дух. – Могла бы стать почитаемой женой. Но захочет ли Гоиббан отказаться ради тебя от своей холостяцкой жизни теперь, когда ты покалечена? Что ты сделала с собой?»
Несколько дней подряд в селение прибывали торговцы: их повозки были нагружены амфорами с вином, корзинами с тонкой тканью и всякими предметами роскоши. Вскоре Ригантона уже щеголяла набором браслетов, сделанных из голубых и зеленых фаянсовых бус вперемежку с серебряными шариками. Много восхищения вызывали и другие недавние приобретения, прежде всего стеклянные чашки, изготовленные греками, легендарным Морским Народом. Прозрачное стекло казалось творением самой магии.
По вечерам, сидя вокруг очага, Туторикс и его семья вслух размышляли о том, какова может быть жизнь в странах, где эти предметы роскоши являются вещами повседневного обихода.
– Меня очень интересует Иллирия, – сказала Ригантона. – Этот торговец с гнилыми зубами, что приехал оттуда, кое-как говорит на нашем языке; по его словам, иллирийские женщины носят платья из ткани, которую на Востоке называют шелком; эту удивительную ткань изготавливают из паутины. Вообразите себе полный ларь шелковых одежд. Он дал мне шелковую нить, это самая легкая и мягкая нить, которую мне доводилось видеть. Я хочу расшить ею платье.
– Иллирийцы говорят, что все в их стране носят шелковые одежды, – заметил Окелос.
Туторикс прочистил горло: словно вода зашуршала по гравию.
– На вашем месте я не распускал бы уши, слушая рассказы иллирийцев, – поддел он Окелоса. – Они все дорийского происхождения, и все эти годы, что я имею дело с греками, я приметил, что дорийцы никогда не смотрят тебе прямо в глаза. Я очень сомневаюсь, что в Иллирии и впрямь кто-нибудь носит шелковые одежды… Я не один раз слышал от дорийцев, что когда-то они принадлежали к одному с нами племени, но я никогда не верил этой выдумке. Им нельзя ни верить, ни доверять.
– Люди, называющие себя дорийцами, прославленные воины, и они походят на нас более всех других южан, – не сдавался Окелос. – Это только доказывает, – ответил Туторикс, – что некогда им удалось умилостивить могущественный дух, поэтому они все высокого роста и белокурые в отличие от людей других племен, низкорослых и смуглых, как греки. Я отнюдь не убежден, что они состоят в родстве с нами, я думаю, что они для нас чужаки, и я не делаю им никаких скидок. Что бы они там ни плели, пытаясь извлечь для себя выгоду, я никогда не забываю, что я кельт с Соляной горы, и мой дух всегда знает истину. А чтобы меня не одурачили какие-нибудь хитрецы вроде дорийцев, я всегда держу на языке крупинку соли.
Говоря все это, Туторикс рассеянно растирал грудь слева. Эпона, сидевшая у него в ногах, спиной к коленям, была странно обеспокоена этим. Повернув голову, она посмотрела на него: Непобедимый Вепрь ответил ей долгим взглядом и нежно потрепал по голове, но мысли его были далеко.
Окелос заговорил о землях, лежавших южнее Иллирии, о городах ионийцев: Халкисе, Эретрии, Афинах, где царствуют роскошь и пороки, где все продается и покупается.
– Как могут люди, которые могли бы заселить десять деревень, жить так скученно, в одном месте? – вопрошал он. – Это напоминает мне огромный улей, откуда можно легко выкурить пчел, чтобы завладеть их медом. По-моему, только люди слабые, неспособные себя защитить, могут сбиваться вместе точно овечье стадо. Человек, который строит дом, вплотную примыкающий к дому соседа, должно быть, опасается, что стены его дома – недостаточная защита… Когда здесь был Белленос из племени маркоманни, в разговоре со мной он предложил, чтобы мы построили двухколесные колесницы, которые могли бы везти людей с оружием, и последовали за торговцами, в их города. Они похваляются своими богатствами, почему же они привозят лишь небольшую часть своих богатств к нам, в Голубые горы? Мы могли бы совершить на них набег и вернуться с богатой поживой.
Ригантона одобрительно закивала.