До встречи завтра.
В лучах утреннего солнца я спустилась по каменным ступеням, которые были широковаты для среднего шага. Этим утром я расчесала волосы, пощипала себе щеки, чтобы добавить им краски, и намазала губы слоем воска с красным пигментом, который остался еще от матери. Все впустую. Но не успела я ступить на аккуратно вычищенную дорожку, как из куста справа вынырнула чья-то рука и увлекла меня под нависающие ветки, за плотную ширму жасминовых зарослей.
Люсетта просунула свой язык меж моих губ, давая распробовать свой вкус, но отпрянула, когда я попыталась в ответ исследовать медовую впадину ее рта. Она тяжело задышала и хихикнула, ее грудь поднималась и опадала, будто бы это было для нее всего лишь приключением. Она не дрожала, как я, ведь она — всего лишь глупая маленькая девочка, изображающая похоть. Я это точно знала. Я знала, но это не порождало во мне сомнений. И не разрушило мою надежду.
Я потянулась к ней, схватила за предплечья и грубо прижала к себе. Она прильнула ко мне, и я ей показала, что такое настоящий поцелуй. Показала, что такое желание. Я прикоснулась к ней своим пламенем в надежде, что ее заклеймят кончик моего языка, подушечки пальцев, округлость моей груди. Сейчас она станет моей прямо под окнами гостиной, где ее ждет мать. Я повалю ее на эту траву, где нас могут в любой момент найти, и заставлю стонать и трястись, сделаю своей, даже если мне придется преодолеть ее сопротивление и стыд. Это свяжет нас навсегда.
— Шлюха, — выругался Гектор прямо мне в ухо, появившись впервые со вчерашнего дня. Как удачно он подгадал момент. Я остановилась, Люсетта пришла в себя и стала сопротивляться. Она снова отстранилась от меня, тяжело дыша, и улыбнулась своей загадочной улыбкой.
— Когда он окажется внизу, — произнесла она. Как клятву, залог, обещание, намек.
— Когда он окажется внизу, — повторила я, как молитву, и, качаясь, побрела домой.
Этим утром я стояла во дворе церкви, прячась от посторонних взглядов, и смотрела, как хоронили господина Д’Агилара. В основном потому, что испытывала профессиональную гордость. Гектор стоял рядом и одобрительно кивал. При жизни этого никогда не было, но сейчас мы достигли перемирия.
— Хепсиба, я горжусь тобой. Превосходная работа.
Так и было. Свет упал на черное дерево в золоте, и вокруг гроба разлилось сияние. Это придало похоронам эффект театральности. Я заметила восхищенные взгляды друзей семьи, соседей и знакомых, когда вход в семейный склеп открылся и четверо крепких мужчин из прислуги занесли гроб в темноту.
Я наблюдала и за Люсеттой. Смотрела, как она плачет и поддерживает свою мать, как они обе, словно пантомиму, разыгрывают скорбь. Когда толпа поредела и слуги уже были готовы проводить их к черному экипажу, запряженному четверкой лошадей с плюмажами, Люсетта почувствовала на себе мой взгляд. Она разглядела, что я стою за белым каменным крестом, чуть наклонившимся в сторону из-за просевшей земли, одарила меня странной скупой улыбкой и слегка наклонила голову. Но и только.
— Красивая девушка, — сказал Гектор с сожалением.
— Да, — ответила я, готовясь к новой битве, но за этим ничего не последовало. Мы стояли в тени, пока участники поминальной службы не разбрелись по домам.
— Когда ты пойдешь за золотом? — спросил он.
— Во второй половине дня, когда закончатся поминки.
Гектор кивнул и ничего не сказал.
Люсетта вносит черный резной поднос с заварочным чайником, двумя чашками с блюдцами, кувшинчиком со сливками, сахарницей и серебряными приборами. Два небольших миндальных бисквита лежат на крохотной тарелочке. Слугам дан выходной на два дня. Ее мать отдыхает наверху.
— В доме было столько людей, — говорит она, ставя поднос на инкрустированный столик между нами. Мне хочется схватить ее, зарыться пальцами в волосы, целовать так, чтобы у нее перехватило дух, но разбитый китайский сервиз вряд ли будет идеальным началом. Я держу руки на коленях. Интересно, заметила ли она, что я обработала ногти, сделала их опрятными? Что пятна на моей коже побледнели после многих часов мытья хозяйственным мылом?
Люсетта сует руку в карман своего платья и достает кожаный кошелек, близнец того, что она дала мне два дня назад. Она протягивает мне его с улыбкой. Как только он ложится в мою ладонь, она отпускает веревку, чтобы наши пальцы не встретились.
— Итак, наши дела завершены, — она раз пять поворачивает чайник по часовой стрелке и раскладывает ложки по блюдцам.
— Завершены? — переспрашиваю я.