Пол притих, внимательно прислушиваясь к изменившемуся тону разговора родителей. Интересно, думал Дэвид, что запомнит Пол о сегодняшнем дне? Представляя сына в том неясном будущем, где мирная демонстрация заканчивается для человека пулей в шее, Дэвид, как и Нора, испытывал страх. Она права: все может случиться.
– Прости меня, папа, – чуть слышно прошептал Пол, – я не хотел испортить твои фотографии.
Дэвид, после секундного замешательства, вспомнил, как накричал на Пола, когда в темной комнате зажегся свет, и как Пол застыл на пороге, не отнимая руки от выключателя и боясь пошевелиться от страха.
– Что ты, что ты, сынок, я совсем не сержусь. – Он коснулся головы Пола, новенького жесткого ежика его волос, погладил по щеке. – При чем тут фотографии? Я просто очень устал. Понимаешь?
Пол молча возил пальцем по кромке гипса.
– Я вовсе не сердился, сынок, – добавил Дэвид.
– А можно послушать в стетоскоп?
– Конечно. – Дэвид сунул черные наконечники в уши Пола и, присев на корточки, приложил холодный металлический диск к своей груди.
Краем глаза он видел, что Нора наблюдает за ними. Здесь, вдали от суеты праздника, сразу стало заметно, что она несет свою печаль, будто черный камень, зажатый в руке. Ему очень хотелось ее утешить, но он не находил слов. Как жаль, что не придумали рентгена для человеческих сердец. Просветить бы всевидящими лучами сердце Норы, его сердце.
– Я хотел бы сделать тебя счастливее, – почти прошептал он. – Чем-то тебе помочь.
– Не стоит беспокоиться, – сказала она. – Во всяком случае, обо мне.
– Не стоит? – Дэвид сделал глубокий вдох, чтобы Пол мог услышать шум воздуха в легких.
– Нет. Я вчера поступила на работу.
– На работу?
– Да. Нашла хорошее место. – И она рассказала о туристическом бюро и о том, что будет уходить по утрам и возвращаться как раз вовремя, чтобы забрать Пола из школы. Нора говорила, а Дэвиду казалось, будто она улетает от него все дальше и дальше. – Я сходила с ума, – прибавила Нора с удивившей его яростью. – Совершенно сходила с ума от такого количества свободного времени. Работа пойдет мне на пользу.
– Хорошо, – ответил он. – Хорошо. Раз ты хочешь работать, конечно. – Он пощекотал сына и достал отоскоп: – На-ка, проверь мне уши. Погляди – птичка случайно не залетела?
Пол засмеялся. Холодный металл скользнул по мочке уха Дэвида.
– Я знала, что ты будешь недоволен, – сказала Нора.
– О чем ты? Я же сказал – иди, работай.
– Речь о твоем тоне. Слышал бы ты себя.
– А чего ты ждала? – Ради Пола он старался не повышать голоса. – Трудно не воспринять это твое решение как критику в мой адрес.
– Господи, да дело-то не в тебе! Дело в том, что мне нужна свобода. Мне нужна своя жизнь. Жаль, что это до тебя не доходит.
– Свобода? – повторил он. Теперь все ясно: влияние Бри. – По-твоему, это возможно, Нора? Думаешь, я свободен? Повисло тягостное молчание, и Дэвид был рад, что Пол нарушил его:
– Птичек нет, пап. Одни жирафы.
– Правда? И сколько же?
– Шесть.
– Шесть! Боже милосердный! Проверь-ка второе ухо.
– Может, мне и не понравится работать, – сказала Нора. – Но хотя бы я буду знать.
– Птичек нет, – объявил Пол. – Жирафов нет. Только слоны.
– Слоны в слуховом канале, – сокрушенно проговорил Дэвид, забирая отоскоп. – Надо срочно ехать домой. – Он заставил себя улыбнуться.
Почувствовав на руках тяжесть Пола с его только что наложенным гипсом, Дэвид неожиданно задумался о том, какой была бы их жизнь, если бы шесть лет назад он принял другое решение. Падал снег; он стоял в безмолвной пустоте и в один фатальный момент полностью изменил свою судьбу. Дэвид, сообщила в последнем письме Каролина Джил, я встретила одного человека. Он очень хороший. С Фебой все в порядке, она любит ловить бабочек и замечательно поет.
– Я очень рад, что ты нашла работу, – сказал Дэвид жене, когда они ждали лифт. – И не хочу ничего портить. Только не верю, что это никак не связано со мной.
Нора вздохнула:
– Естественно. Разве ты можешь такому поверить?
– В смысле?
– Ты же у нас центр вселенной. Вокруг которого все вращается.
Подхватив брошенные прямо на пол вещи, они вошли в лифт. День клонился к вечеру. Когда они добрались домой, гости уже разошлись, остались только Бри и Марк, которые относили в дом тарелки с остатками угощения. Ленты «майского дерева» развевались на ветру, фотоаппарат Дэвида лежал на столе, рядом кто-то аккуратно сложил драгоценные камешки Пола. Дэвид на минуту остановился и окинул взглядом двор. Сейчас здесь высятся деревья, зеленеет трава на газоне, заставленном стульями, а ведь когда-то плескалось море. Дэвид отнес Пола в дом, на второй этаж, дал воды и апельсиновый жевательный аспирин, который ему нравился, сел рядом на кровати и взял сына за руку. Какая она маленькая, какая живая и теплая. Он вспомнил светящиеся на снимке кости Пола и в который раз преисполнился изумления. Вот что ему так хотелось запечатлеть на пленке: редкие моменты единства и гармонии, когда в одном мимолетном образе сосредоточен весь мир. Деликатность материи, полной красоты, надежды, движения, – серебристая поэзия; как и человеческое тело – поэзия крови, плоти, костей.
– Пап, почитай, – сказал Пол.
Усадив сына к себе на колени, Дэвид начал читать «Любопытного Джорджа». Герой книжки лежал в больнице со сломанной ногой. Внизу звучали шаги Норы, наводившей в доме порядок после приема. Сетчатая дверь открывалась и закрывалась, снова и снова. Дэвид представил, как она выходит из дома в элегантном костюме и едет на работу, в новую жизнь, из которой он исключен. Дэвид перевернул страницу, прижимая к себе Пола, ощущая его тепло и размеренное дыхание. Ветерок приподнимал занавески. Во дворе, у темного забора, ярким облачком светился куст кизила. Дэвид немного помолчал, глядя на белые бутоны. Они кланялись, покачивались, трепетали, их красота успокаивала и одновременно тревожила. Дэвид старался не замечать, что издалека они напоминают снег.
Июнь 1970
– У Фебы определенно твои волосы, – заметила Доро.
Каролина невольно поднесла руку к виску. Они с Доро приехали в восточную часть Питтсбурга, в бывшее фабричное здание, где теперь находился передовой центр дошкольного развития. Свет, падая в высокие окна, разбрызгивался по дощатому полу узорчатыми пятнами, подкрашивал рыжим тонкие косички Фебы – та горстями набирала чечевицу из большого деревянного ящика и рассыпала по банкам. В шесть лет она была плотной девочкой с ямочками на коленках, миниатюрными ладошками, заразительной улыбкой и темно-карими, миндалевидными, немного раскосыми глазами. Этим утром она выбрала бело-розовое полосатое платье и надела его сама – задом наперед. Зато из-за требования Каролины надеть сверху розовую кофту вышел скандал. «Ну и характерец, форменная мать», – частенько бормотал себе под нос Лео, вот уже год как покойный. А Каролина неизменно поражалась – не столько тому, что он видел между ними несуществующую генетическую связь, сколько тому, что кто-то мог считать ее женщиной с характером.
– Думаешь? – спросила она сейчас, проводя по волосам у себя за ухом. – По-твоему, такие же?
– Абсолютно!
Феба запускала руки глубоко в бархатистую чечевицу и заливалась смехом вместе с маленьким мальчиком, который стоял рядом. Она вскидывала над головой сжатые кулачки и потихоньку, сквозь пальцы, выпускала зернышки, а мальчик ловил их желтым пластмассовым ведерком.
Для других детей в подготовительной школе Феба была просто девочкой, подружкой, которая любит синий цвет и фруктовое мороженое на палочке и обожает кружиться; никто не замечал, что она – другая. Первые несколько недель Каролина была настороже, заранее готовилась к бестактным замечаниям, которые ей слишком часто доводилось слышать на детских площадках, в магазинах, у врача. «Какой кошмар! Вот чего я боялась больше всего на свете!» А один раз даже: «Хотя бы проживет недолго – уже утешение». Неважно, что заставляло людей говорить такое – глупость, невежество или жестокость. За годы подобные реплики истерзали сердце Каролины. Но здесь молодые современные педагоги – и, по их примеру, родители – считали, что Феба, возможно, будет дольше осваивать что-то и медленней развиваться, но обязательно всему научится, как любой другой ребенок. Мальчик бросил ведерко и выбежал в холл, чечевица рассыпалась по полу. Феба понеслась за ним к зеленой комнате, где стояли мольберты и банки с красками. Косички прыгали по плечам.