Какую страшную ошибку я совершил. Что я наделал, когда отдал Вам свою дочь; это ужасно, ужасно, и ничего нельзя изменить. Но, Каролина, я хочу встретиться с ней, хочу как-то загладить свою вину. Я хочу знать больше о Фебе и о том, как вы живете.
Ее растревожило то, о чем он писал, – Пол, подросток, играющий на гитаре и мечтающий о Джуллиарде; Нора с собственной фирмой; сам Дэвид, долгие годы хранившийся в памяти Каролины, как фотография в альбоме. Она почти воочию видела, как он склонялся над этим листом бумаги, пытаясь излить свою тоску и раскаяние. Она сунула письмо в ящик комода, словно для того, чтобы отгородиться от его влияния, но пронзительные слова преследовали ее каждую секунду прошедшей недели, несмотря на все заботы и волнения.
– Он хочет с ней повидаться, – проговорила Каролина, перебирая пальцами бахрому шали Доро, брошенной на подлокотнике кресла. – Хочет быть частью ее жизни.
– Гляди-ка, – отозвался Ал. – А парень-то смельчак. После стольких-то лет.
Каролина кивнула:
– И все же он отец.
– Кто же тогда я, хотелось бы знать?
– Ал, я тебя умоляю! Ты – отец, которого Феба знает и любит. Но ты не знаешь всего, Ал, не знаешь, как у меня оказалась Феба. И по-моему, пора тебе рассказать.
Он взял ее руку в свою.
– Ласточка… Я ведь не зря побывал в Лексингтоне после твоего отъезда. Побеседовал с той твоей дошлой соседкой и узнал много чего занятного. Образование у меня, может, и подкачало, но я ж не остолоп, два и два сложить могу. Примерно в то время, как ты уехала из города, у Дэвида Гёнри умер ребенок, девочка. Что там между вами произошло – совершенно неважно.
– Ни для меня, ни для нас с тобой. Так что обойдусь без деталей. Каролина долго молчала, провожая взглядом несущиеся по автостраде машины.
– Он не хотел ее, – наконец произнесла она. – Собирался поместить в специнтернат. Попросил меня отвезти ее… Я и отвезла. Вот только не смогла оставить. Это жуткое место.
– Слыхал я про такое, – после паузы отозвался Ал. – На трассе чего только не услышишь. Ты умница, все сделала правильно. Страшно представить – чтобы наша Феба росла в интернате!
Каролина кивнула. У нее в глазах стояли слезы.
– Мне стыдно, Ал. Я давным-давно должна была тебе все рассказать.
– Все нормально, ласточка, – успокоил он. – Быльем поросло.
– Как ты думаешь, что мне делать? – спросила она. – В смысле, с письмом. Отвечать или нет? Мучаюсь всю неделю. Вдруг он ее заберет?
– Не знаю, что и посоветовать, – протянул он. – Не мне решать.
– Справедливо – после ее многолетнего молчания.
– Но я в любом случае тебя поддержу. – Ал пожал ее руку. – Реши, что для вас с Фебой лучше, а я поддержу, на все сто процентов.
– Спасибо тебе. Я так переживала.
– Ты слишком много переживаешь, и все не о том, Каролина.
– Значит, ты не обиделся и нас это не затронет? Ну… то, что я не рассказала раньше? Не испортит наших отношений?
– Ни боже мой, – заверил он, встал и потянулся. – Длинный был день. Ты идешь?
– Через минутку.
Пошел дождь, сначала зашуршав, потом забарабанив по крыше. Каролина заперла дом – отныне свой собственный. Поднявшись в детскую, проверила, как спит Феба. Кожа девочки была теплой и влажной. Феба заворочалась, что-то невнятно пробормотала и затихла. «Малышка моя славная», – шепнула Каролина, подоткнув со всех сторон одеяло. Она постояла еще минутку, прислушиваясь к стуку дождя, умиляясь беззащитности спящего ребенка и чувствуя свое бессилие перед великим множеством опасностей, от которых при всем желании не сможет защитить дочь. Затем прошла в свою комнату и осторожно скользнула под прохладные простыни. Ал уже уснул, но она так хорошо помнила его руки на своем теле, колкую бороду на своей шее, собственные стоны в темноте. Замечательный муж, прекрасный отец для Фебы; человек, который в понедельник утром встанет, примет душ, оденется и уедет в своем трейлере на целую неделю, предоставив ей поступать с Дэвидом Генри и его письмом так, как она считает нужным. Каролина положила руку Алу на грудь и долго лежала, слушая шум дождя.
Она проснулась на рассвете, от топота Ала по лестнице – он встал пораньше, чтобы сменить масло. Потоки дождевой воды струились по желобам и трубам, собирались в лужи, речками стекали вниз по холму. Каролина спустилась в кухню, приготовила кофе. В непривычном безмолвии дома она так погрузилась в свои мысли, что не слышала шагов дочери, пока та не встала на пороге за ее спиной.
– Дождь! – объявила Феба, и не подумав запахнуть халатик. – Из ведра!
– Как из ведра, – кивнула Каролина. Они провели много часов, разучивая это выражение: Каролина рисовала иллюстрации с хмурыми тучами в виде ведер, откуда лился дождь. Феба обожала эти картинки. – А сегодня, я бы даже сказала, – как из цистерны.
– Из бака, – подхватила Феба. – Из ушата.
– Хочешь тост?
– Нет, кошку, – ответила Феба.
– Что ты хочешь? – переспросила Каролина. – Говори полностью.
– Я хочу кошку. Пожалуйста, мама.
– Мы не можем завести кошку.
– Тетя Доро уехала, – возразила Феба. – Можно завести кошку.
У Каролины заныло в висках. Что с ней будет, с этой девочкой?
– Вот тебе тост, солнышко. Про кошку поговорим позже, хорошо?
– Я хочу кошку!
– Позже.
– Кошку! – не унималась Феба.
– Черт возьми! – Каролина треснула рукой по столу, напугав и себя, и Фебу. – Слышать больше не хочу ни о какой кошке. Поняла?
– Сидеть на крыльце, – надулась Феба. – Смотреть дождь.
– Что ты хочешь? Говори полностью.
– Я хочу сидеть на крыльце и смотреть на дождь.
– Замерзнешь.
– Я хочу…
– Ладно, ладно. – Каролина махнула рукой. – Ладно. Иди на улицу, сиди на крыльце. Смотри на дождь. Делай что хочешь.
Дверь открылась, захлопнулась. Каролина выглянула в окошко. Дочь сидела в кресле под зонтиком и с тостом на коленях. Каролину взяло такое зло на себя – за то, что вспылила. Дело-то не в Фебе… дело в ее отце. Что написать доктору Генри? Ответа Каролина не знала, и ей было страшно.
Она достала фотоальбомы и разрозненные снимки, которые давно хотела разобрать, и села на диван, откуда могла следить за Фебой, точнее, за раскачивающимся зонтиком. Потом разложила на кофейном столике последние фотографии, взяла лист бумаги и начала письмо Дэвиду.
Вчера Феба прошла конфирмацию. Она была очаровательна в белом кружевном платье с розовыми лентами. В церкви она пела соло. Мы пригласили гостей и устроили праздник в саду; посылаю Вам фотографию. Трудно поверить, что она уже такая большая. Меня начинает беспокоить ее будущее. Видимо, именно об этом и Вы думали в ту ночь, когда отдали ее мне. Я столько пережила за прошедшие годы, иногда я боюсь того, что может случиться…
Она замерла с ручкой на весу. Что, собственно, заставило ее отвечать? Конечно, не деньги. Каждый присланный цент попадал в банк, и за годы на счете, открытом на имя Фебы, накопилось почти пятнадцать тысяч долларов. Вероятно, она писала по старой привычке или же в душе хотела, чтобы он понял, чего лишился. «Вот! – словно бы говорила она, хватая Дэвида Генри за воротник. – Вот твоя дочь, Феба, девочка с солнечной улыбкой! Ей уже тринадцать лет, а она жива и радуется всему вокруг!»