Они вышли в толпу. Хорошо, что говорить нужно было не ей: при всем желании Каролина не выдавила бы ни звука. Люди ждали Дэвида, с откровенным любопытством глядя в их сторону, перешептываясь. Каролина достала из сумочки и протянула Дэвиду конверт, который приготовила для него, с последними фотографиями Фебы. Дэвид благодарно кивнул – и его увела под руку девушка в черном льняном платье, та самая, красивая и немного агрессивная, которая все интересовалась формой.
Каролина постояла пару минут, наблюдая, как он показывает собеседнице снимок темных древесных ветвей. Дэвид был красив в молодости, но и сейчас был очень хорош. Дважды он бросал взгляд на Каролину и тут же снова погружался в разговор. Дождитесь, сказал он. Пожалуйста, дождитесь. В полной уверенности, что она не откажет. Ей опять стало нехорошо. Она не желает ждать – и точка. Вся ее молодость прошла в ожидании – признания, приключений, любви. А настоящая жизнь началась, лишь когда она вернулась в свою квартиру с Фебой на руках, а потом собрала вещи и уехала из Луисвилля. Ожидание ни разу не принесло ей ничего хорошего.
Дэвид, время от времени кивая, слушал фанатку фотографии. Конверт он держал в руке, за спиной. А потом на глазах у Каролины небрежно сунул его в карман, как нечто обыденное и слегка неприятное – вроде счета за коммунальные услуги или квитанции на уплату штрафа.
Миг спустя Каролина уже выскочила из музея и по каменной лестнице сбежала на тротуар, в ночь.
Сырой весенний воздух освежал, бодрил. Каролина так разволновалась, что не могла ждать автобуса. Она пошла пешком, быстро, квартал за кварталом, не замечая машин и прохожих, забыв даже, что гулять одной в такой час опасно. В голове всплывали отдельные события вечера, вихрями, вспышками, несвязными картинками. Темная прядь волос над его правым ухом, очень коротко обрезанные ногти. Квадратные подушечки пальцев, их она хорошо помнила, а вот голос изменился, стал скрипучим. Каролина была в замешательстве: привычные образы, годами хранившиеся в памяти, сменились новыми, как только она его увидела.
А какой увидел ее сегодня Дэвид? Что он вообще когда-либо видел в ней, Каролине Лоррейн Джил? Что знал о тайнах ее сердца? Ничего. Абсолютно ничего. И она это понимала, причем очень давно, с того далекого момента у церкви, когда круг его жизни замкнулся перед ней и она, повернувшись, ушла. Но все-таки в глубине души Каролина хранила глупое романтическое убеждение, что когда-то Дэвид Гёнри понимал ее как никто другой. Но это не так. Он даже не замечал ее.
Она прошла пять кварталов. Начался дождь. По лицу текли капли, пальто и туфли намокли. Холод ночи проникал в нее, просачивался под кожу. Каролина была недалеко от перекрестка, когда к остановке с визгом тормозов подъехал автобус. Она успела запрыгнуть и устроилась на треснувшем пластиковом сиденье. В окнах косо мелькали неоновые огни, размытые дождем красные пятна фар. Сырой воздух ранней весны холодил лицо. Автобус черепашьим шагом про трясся по городским улицам, а достигнув темных просторов парка и длинного низкого холма, начал набирать скорость.
Каролина вышла в центре Риджент-сквер. Проходя мимо бара, она услышала шумные голоса, крики и сквозь стекло в дождевых каплях увидела утренних игроков. Они собрались у телевизора со стаканами в руках, победно рассекая кулаками воздух. Музыкальный автомат отбрасывал голубую полосатую тень на руку официантки, только что отошедшей от ближайшего к окну столика. Каролина задержалась на минутку; адреналин, бурливший в ней после встречи с Дэвидом, вдруг растворился в тумане весенней ночи. Она остро почувствовала свою изолированность от всех – от людей в баре, объединенных общим увлечением, от прохожих на мостовой, которых нити судьбы влекли к чему-то, совершенно ей неизвестному.
На глазах выступили слезы. Телевизионный экран моргнул, очередной радостный вопль прорвался сквозь стекло, как пузырь. Каролина отшатнулась, наткнулась на женщину с набитыми сумками в обеих руках, переступила через остатки гамбургера, валявшиеся на тротуаре. Почти бегом спустившись с холма, она пошла вверх по аллее к дому. Россыпи городских огней уступали место привычным, хорошо знакомым картинам: теплому сиянию окон дома О'Нилов с кизиловым кустом возле крыльца; узкой темной полоске сада Сулардов и, наконец, газону Маргулисов, откуда летом на холм упорно карабкался дикий луноцвет. Дома шли в ряд друг за другом, как ступеньки, и заканчивались ее собственным, высоким и узким домом.
Она встала на дороге, глядя на него. Она была уверена, что опустила жалюзи, но сейчас они оказались открыты, и Каролина прекрасно видела столовую. Люстра освещала стол, где Феба разложила свои нитки. Склонясь над станком, она сосредоточенно водила челноком вперед-назад, вперед-назад. Дождик, пушистый оранжевый шар, пристроился у нее на коленях. Отсюда Феба выглядела такой маленькой и беззащитной, что Каролина испугалась, почувствовав за спиной таинственный, темный мир, и нахмурилась, припоминая, как ее рука повернула пластиковую штангу и закрыла жалюзи. В глубине дома она вдруг заметила какое-то движение, тень, переместившуюся от балконной двери в гостиную.
Каролина охнула от неожиданности, но не успела испугаться, как тень обрела форму. «Злоумышленником» оказался Ал – видно, вернулся из поездки пораньше. Каролина была приятно удивлена: Ал сейчас старался больше работать и часто отсутствовал по две недели кряду. Но вот он вернулся, приехал домой и открыл жалюзи, позволив Каролине насладиться чудесной картинкой ее жизни, заключенной в раму из кирпичных стен, заново отлакированного ею буфета, полуживого фикуса, оконных стекол, которые она так старательно мыла все эти годы. Феба подняла глаза от своей работы, невидяще поглядела в окно на темный мокрый газон, провела рукой по рыжей спинке Дождика. Ал прошел по комнате с чашкой кофе в руке, встал рядом с Фебой и показал этой чашкой на коврик, который она ткала.
Волосы Каролины совсем промокли, но она стояла не шевелясь. Тоскливая пустота в душе, реальная и страшная, которую она ощутила возле окон бара, исчезла при виде родных людей. Дождь бил ее по щекам, пропитывал добротное шерстяное пальто. Она сняла перчатки, чтобы найти в сумочке ключи, прежде чем сообразила, что дверь, вероятней всего, не заперта. Вокруг было темно, нескончаемый поток автомобилей с грохотом несся по шоссе, и свет фар выхватывал густую листву сирени, посаженной ею давным-давно в качестве живой изгороди. Каролина еще мгновение постояла неподвижно. Это – ее жизнь. Не та, о которой она когда-то мечтала, не та, которую представляла себе в молодости, нет, другая, реальная, во всей ее сложности. Эта ее жизнь построена со вниманием и заботой, и она – хороша.
Каролина захлопнула сумочку. Поднялась на крыльцо. Толкнула дверь и вошла в свой дом.
II
Преподаватель искусствоведения из университета Карнеги-Меллона, она засыпала его вопросами о форме. «Что есть красота? – вопрошала, касаясь пальцами руки Дэвида, и вела его сквозь дубовые двери, меж белых стен, на которых висели его работы. – Есть ли красота в форме? Есть ли в ней смысл?» Она повернулась, волосы, взметнувшись, упали ей на грудь. Он смотрел на нее, на белый пробор в волосах, на гладкое бледное лицо.
– Точки соприкосновения. – Он оглянулся на Каролину – та стояла у фотографии Норы на пляже, – обрадовался, что она еще здесь, и неохотно вернулся к разговору. – Сближение. Вот что я ищу. У меня нет теорий. Мной движет сама фотография.
– У всех есть теории! – воскликнула она. Однако перестала сыпать вопросами, сузила глаза и пожевала губу.
Он не видел ее зубов, но легко представил их, прямые, ровные, белые. Комната вертелась перед глазами, голоса шумели как морской прибой, но в краткий миг тишины он понял, что его сердце гулким молотом бьется в груди, а пальцы до боли сжимают конверт, который дала ему Каролина. Дэвид снова оглянулся – очень хорошо, она здесь – и аккуратно спрятал конверт в карман рубашки. Его руки немного дрожали.
«Меня зовут Ли», – сообщила между тем шатенка. Выяснилось, что она приглашенный критик при университете. Дэвид кивнул, слушая вполуха. Интересно, Каролина живет в Питтсбурге – или же, увидев объявление о выставке, откуда-то специально приехала: Моргантауна, Колумбуса, Филадельфии? Она посылала письма из всех этих мест и вдруг возникла среди безликой толпы, почти такая же, как раньше. Старше, разумеется, и жестче, увереннее в себе. Дэвид, вы не узнаете меня? И он узнал, узнал, хотя не сразу признался себе в этом.