Мара обдумывала все сказанное Накойей; чока в ее чашке медленно остывала на столике. Как никогда прежде, она остро осознавала свои новые обязанности, понимая, что отмахиваться от столь неприятных вопросов далее невозможно. Хотя темные волосы вились вокруг ее щек, как у девочки, и платье с нарядно расшитым воротом казалось слишком просторным для нее, она выпрямилась с решительностью подлинной властительницы.
— Возможно, я и кажусь господину Минванаби чем-то вроде газена, питающегося цветочками, но теперь он надоумил этого маленького зверька отрастить зубы для мяса. Пусть пришлют сюда Кейока и Папевайо.
Ее скороход-посыльный — маленький мальчик-раб, выбранный для подобных поручений именно из-за своего замечательного проворства, — немедленно сорвался с поста у дверного проема. Воины не заставили себя долго ждать: оба ожидали ее вызова. На Кейоке был парадный шлем; плюмаж из перьев, обозначающий его офицерский ранг, слегка коснулся верхней перемычки дверей, когда военачальник перешагнул через порог. За ним следовал Папевайо — с непокрытой головой, но из-за своего роста также почти задевающий эту перемычку. Он двигался с той же мужественной грацией и с той же силой, которые всего лишь несколько часов назад позволили ему одержать верх над убийцей. Ничто в его внешности не выдавало ни малейшего следа беспокойства за свою неведомую судьбу. Пораженная его гордой осанкой и более чем когда-либо бесстрастным лицом, Мара почувствовала, что вынести ему приговор, которого все от нее ожидают, выше ее сил. Когда оба воина опустились перед Марой на колени, как полагалось в такой ситуации, никто не сумел бы прочесть на ее лице то отчаяние, которого она не могла побороть. Зеленые перья на шлеме Кейока трепетали от малейшего дуновения воздуха; они были так близко от Мары, что она могла бы до них дотронуться. Она подавила дрожь и жестом приказала мужчинам сесть. Ее служанка предложила им горячей чоки, но только Кейок принял угощение. Папевайо просто покачал головой; как видно, он полагал, что владеет своим лицом лучше, чем голосом.
Мара сразу приступила к делу:
— Я была не права. Я постараюсь впредь не повторять подобных ошибок… — Она внезапно замолчала и нахмурилась. — Но это не все. В храме мне объяснили, что нетерпение иногда лишает меня способности здраво рассуждать. Кейок, нам с тобой нужно договориться о каком-нибудь условном сигнале. Мы будем прибегать к этому сигналу в тех случаях, когда моей жизни или существованию Акомы будет угрожать опасность, которой я почему-либо не осознаю. Тогда, возможно, удастся избежать повторения глупых капризов с моей стороны, вроде того, который нам сегодня так дорого обошелся.
Кейок кивнул, и хотя его иссеченное шрамами лицо оставалось непроницаемым, весь его вид выражал одобрение. После секундного размышления он провел костяшкой согнутого указательного пальца вдоль старого шрама, пересекающего его подбородок:
— Госпожа, ты сумеешь распознать этот знак, если мы будем находиться в толпе или в каком-либо общественном месте? Он может послужить тебе предупреждением?
Мара едва удержалась от улыбки: Кейок выбрал именно тот жест, который служил единственным внешним признаком волнения у Папевайо. У самого Кейока таких нервных жестов не было вообще: в минуту опасности или напряжения, или даже в бою, думала она, ее военачальник никогда не теряет контроля над собой. Если он в ее присутствии потрет шрам на подбородке, она обязательно это заметит и примет во внимание. Во всяком случае, хочется на это надеяться.
— Прекрасно. Пусть так и будет, Кейок.
Когда Мара обратилась ко второму воину, воцарилось напряженное молчание. Но она не позволила этому молчанию затянуться надолго.
— Мой доблестный Вайо, если бы не одно мое упущение, я сейчас была бы уже мертва, а все мои владения, вассалы и домочадцы остались бы без хозяйки. — Всей душой стремясь отсрочить неизбежный миг, когда ей придется огласить свое решение, она добавила:
— Если бы я только сказала, чтобы никто не следовал за мной к священной роще…
Ее фраза, так и не законченная, повисла в воздухе. Все понимали: приказы госпожи были бы исполнены неукоснительно, и Папевайо, связанный долгом повиновения, был бы вынужден остаться в доме и бросить госпожу на произвол судьбы.
Мара продолжала:
— И вот теперь один из самых преданных моих приверженцев, после стольких лет верной и безупречной службы в этом доме должен отдать свою жизнь?
— Таков закон, — заметил Кейок, ничем не выразив сожаления или возмущения. Он видел: у Мары хватит сил, чтобы выполнить свой долг, и сознание этого принесло ему некоторое облегчение. Теперь он застыл в неподвижности, и даже перья плюмажа перестали колыхаться над его непроницаемым лицом.
Мара вздохнула:
— По-моему, другого выхода нет.
— Другого выхода нет, дитя, — подтвердила Накойя. Ты должна назначить — как и когда умрет Папевайо. Ты можешь позволить ему броситься на собственный меч; этим ты воздашь ему воинские почести: смерть от клинка — славная смерть. По крайней мере, это он заслужил.
Темные глаза Мары вспыхнули. Ее душило негодование при мысли о необходимости потерять столь верного защитника; она сдвинула брови, пытаясь что-то придумать. Некоторое время длилось молчание; внезапно она объявила:
— Я с этим не согласна.
Кейок, казалось, был близок к тому, чтобы запротестовать. Однако он просто кивнул, тогда как Папевайо непроизвольно потер подбородок пальцем.
Пораженная этим знакомым жестом, Мара быстро заговорила:
— Мой приговор таков. Верный мой Папевайо, то, что ты умрешь, — это бесспорно. Но время и обстоятельства твоей смерти я назначу тогда, когда сочту нужным. До тех пор ты будешь служить мне точно так же, как служил всегда. Носи на голове черную повязку приговоренного, чтобы всем было ведомо: я осудила тебя на смерть.
Папевайо кивнул:
— Как прикажешь, госпожа.
Мара добавила:
— А если мне будет суждено умереть раньше тебя, ты можешь броситься на свой меч… или отомстить моему убийце… как сам предпочтешь.
У нее не было сомнений насчет того, какой путь он выберет. Ну, а теперь, пока она не определит время и способ казни, Папевайо останется у нее на службе.
Мара вглядывалась в лица самых преданных своих сподвижников почти со страхом: неужели они начнут оспаривать ее необычное решение? Однако долг и обычай требовали от них беспрекословного повиновения, и все трое сидели, опустив глаза. Маре оставалось лишь уповать, что законы чести ею не нарушены, и она закончила разговор:
— Теперь ступай и возвращайся к своим обязанностям.
Кейок и Папевайо сразу же встали и, поклонившись, удалились. Старческая медлительность Накойи помешала ей выполнить положенные церемонии столь же безукоризненно, но в ее мудрых глазах светилось явное одобрение:
— Ловко проделано, дочь Седзу, — шепнула она. — Ты спасла честь Вайо и сохранила верного слугу. Он будет носить черную повязку позора как знак награды.
Сказав это, старая наперсница удалилась со всей возможной для нее поспешностью, словно внезапно устыдилась собственной дерзости.
Служанке, которая нерешительно мялась у двери, пришлось дважды повторить вопрос:
— Не надо ли чего, госпожа?
До предела опустошенная душевными терзаниями и страшными событиями этого дня, властительница Акомы подняла глаза. На лице у служанки было такое тревожновыжидательное выражение, что Мара быстро стряхнула задумчивость и сообразила, что день подошел к концу. Синие тени дрожащими пятнами легли на входные перегородки, придавая изображенным на них охотничьим сценкам мрачный, угрюмый вид. Тоска по безмятежной простоте детских лет казалась невыносимой. Мара решила обойтись без формальностей вечерней трапезы. Слишком скоро наступит завтра, когда ей придется взглянуть в лицо необходимости занять место отца во главе стола. Служанке она приказала: