Выбрать главу

Надо было взять себя в руки. Здесь не место предаваться скорби; оплакивать свою потерю она будет позже. Обратившись к делам насущным, Мара спросила Кейока:

— Тела отца и брата… удалось отбить?

Кейок с горечью ответил:

— Нет, госпожа. Не удалось.

Мара прикусила губу. Значит, нет даже пепла, который можно было бы развеять в священной роще. Вместо этого ей придется выбрать по одной реликвии из числа вещей, принадлежавших отцу и брату и особенно ценимых ими, и захоронить эти реликвии около священного натами — камня, где обитает душа рода Акома, — чтобы их души могли отыскать путь в родную землю, когда Колесо Жизни совершит свой оборот. Мара снова закрыла глаза — отчасти из-за изнеможения, отчасти же ради того, чтобы не дать воли слезам. Она безуспешно пыталась успокоиться, но воспоминания теснились в голове… утешения ждать не приходилось. Потом, по прошествии нескольких часов, покачивание барки и монотонная песня-перекличка кормчего и рабов-багорщиков стали уже чем-то привычным. Их ритм постепенно подчинял себе и душу осиротевшей девушки, и ее тело, и она мало-помалу расслабилась. Тепло летней ночи и спокойствие реки наконец сумели общими усилиями убаюкать Мару, и она погрузилась в глубокий сон.

***

Барка причалила к пристани Сулан-Ку на рассвете. Туман кольцами поднимался с поверхности реки; в лавках и мастерских, выстроившихся вдоль набережной, открывались забранные ставнями окна: город готовился к началу торгового дня. Кейок постарался выгрузить с барки паланкин Мары как можно скорее, пока улицами еще не завладела дневная суета: скоро торговые аллеи будут кишеть повозками и носильщиками, покупателями и нищими. В считанные минуты рабы были готовы. Все еще одетая в белую хламиду ордена Лашимы, несколько помятую за шесть дней путешествия, Мара с усталым вздохом взошла на свои носилки. Она откинулась на подушки с вышитым символом ее семьи — птицей шетра — и только сейчас вполне осознала, как страшило ее возвращение домой. Она даже вообразить не могла просторные помещения большого дома без оживляющего их громкого голоса Лано или циновки на полу кабинета, не усеянные свитками, которые так и оставались в беспорядке, когда отцу надоедало читать хозяйственные отчеты. Мара слабо улыбнулась, вспомнив, с каким отвращением отец относился к коммерции, хотя и был в ней весьма сведущ и опытен. Он предпочитал заниматься делами, связанными с военным искусством, состязаниями и политикой; но Мара не забыла и его слова о том, что для всего требуются деньги, а потому не стоит ими пренебрегать.

Когда носилки были подняты на плечи рабов, Мара позволила себе облегченно вздохнуть. Правда, она предпочла бы занавески паланкина из менее прозрачной ткани: было трудно выносить взгляды крестьян и мастеровых, попадавшихся на пути в этот ранний час. Сидя наверху тележек с овощами или стоя позади прилавков с разложенными товарами, они с любопытством рассматривали знатную госпожу, проплывающую мимо них в паланкине, и ее свиту. Приходилось все время помнить о необходимости сохранять подобающую осанку, и это оказалось ужасно утомительным делом. Улицы быстро заполнялись толпой, и продвигаться в толчее становилось все труднее. Мара погрузилась в размышления; со стороны она казалась собранной и внимательной ко всему вокруг, на самом же деле просто не замечала развертывающейся перед ней городской панорамы, которая обычно вызывала в ней живой интерес.

Торговцы выставляли товары на балконы, расположенные над головами покупателей, и раздвигали загораживающие их ширмы. Когда продавец и покупатель кончали торговаться, оговоренная ими плата поднималась наверх в корзинке, а затем товары в той же корзинке опускались к покупателю. Блудницы, промышлявшие Своим делом с дозволения властей, еще отсыпались после бурной ночи, и потому ширмы на каждом пятом или шестом балконе пока оставались закрытыми.

Мара чуть улыбнулась, вспомнив, как она впервые увидела прелестниц из Круга Зыбкой Жизни. По заведенному обычаю, эти женщины выставляли на балконах самих себя: в одеяниях, нарочито оставленных в дразнящем беспорядке, они обмахивались веерами, отгоняя вечную городскую духоту.

Все женщины были красивы, их лица умело раскрашены, а прически казались великолепными, как у сказочных цариц. Их легкие одеяния, сшитые из самых дорогих тканей, украшала дивная вышивка. При этом зрелище шестилетняя Мара не могла сдержать восторга. Она громко объявила — к сведению всех, кто мог ее услышать, — что, когда вырастет, обязательно станет точно такой, как эти дамы на балконах. То был единственный раз в ее жизни, когда она увидела, что отец лишился дара речи. Лано дразнил ее, припоминая этот случай, до того самого утра, когда она отбыла в храм… Теперь его игривые насмешки уже никогда не будут вгонять ее в краску.

Почти доведенная до слез, Мара отогнала воспоминания. Она пыталась отвлечься, задержать внимание на чем-то, находящемся за пределами ее носилок. Бойкие разносчики на всех углах нахваливали всевозможные товары; попрошайки приставали к прохожим с горестными повестями о собственных несчастьях; жулики предлагали желающим древние диковинки, а купцы зазывали всех полюбоваться редкими шелками. Но ничто не могло облегчить душевную боль.

Наконец рынок остался позади; процессия вышла из города. За стенами Сулан-Ку простирались возделанные поля; они тянулись до синеватых гор на горизонте. Горы Кайамака были не такими крутыми и высокими, как великий хребет Высокой Стены на севере, но долины и здесь оставались достаточно дикими, чтобы в них находили укрытие бандиты и прочие отщепенцы.

Путь к поместью Мары пролегал через болото, которое упорно сопротивлялось любым попыткам его осушить. Рой насекомых облепил носильщиков, и они принялись было роптать потихоньку, но одно только слово Кейока заставило их замолчать.

Миновав рощицу деревьев нгагги под зеленовато-голубой сенью шатра, образованного их огромными нижними ветвями, путники вступили в более холмистую местность. Им пришлось пройти по множеству ярко раскрашенных мостов, наведенных над ручьями и речками, которые то и дело пересекали любую дорогу, проложенную человеком, и питали оставшееся позади болото. Затем показались врата молитвы — арка, раскрашенная столь же пестро, как и мосты, возведенная по приказу какого-то богача в знак признательности богам за их благодеяния. Проходя под аркой, каждый путешественник мысленно возносил благодарственную молитву и получал в ответ малую толику благоволения. И когда врата молитвы скрылись за поворотом дороги, Мара все еще размышляла о том, что в грядущие дни ей понадобится вся помощь, которую боги пожелают ей ниспослать, если Акоме суждено выжить.

***

Отряд Мары свернул с большого тракта на дорогу, ведущую к месту назначения. На тайзовых полях кормились птицы шетра, поедая насекомых и гусениц. Вид у стоящих птиц был довольно забавный: они напоминали ссутулившихся старичков. Поскольку стаи шетр на полях помогали вырастить хороший урожай, присутствие этих созданий, несмотря на их глупый вид, считалось счастливой приметой. Именно поэтому изображение птицы шетра помещалось в самом центре фамильного герба рода Акома. Мара не находила ничего смешного в знакомых очертаниях шетр, с их ногами-ходулями и непрерывно движущимися заостренными ушками; сейчас ей было особенно отрадно их увидеть, ибо и птицы, и работники на полях служили верным знаком, что она наконец достигла угодий Акомы.