В зале уже стояла жара. Знатные дамы обмахивались расписными веерами; музыканты, развлекавшие их с утра, время от времени обтирали инструменты, чтобы вспотевшие пальцы не оставляли на них следов. Слуги помогли невесте и жениху усесться на носилки, и носильщики подняли их на высоту помоста, где снова разместились верховный жрец и его служители. Облаченный уже в новую хламиду, расшитую драгоценными блестками из серебра, золота и меди, жрец обратился к вездесущему оку Чококана, доброго бога. Затем он скрестил руки на груди, раздался звон гонга, и на помост поднялись мальчик и девочка, каждый из которых нес клетку, сплетенную из стеблей тростника. В клетках на жердочках сидели птицы кайри, самец и самочка; их полосатые черно-белые крылышки были выкрашены в зеленый цвет Акомы.
Жрец благословил птиц; служители приняли у детей клетки. Из потайного кармана в рукаве жрец извлек церемониальный жезл и, подняв его к небесам, воззвал к своему богу, заклиная его благословить брак Бантокапи и Мары. В зале наступила тишина; веера замерли в женских руках. Все — от самого захудалого помещика до Имперского Стратега, знатнейшего из знатных, — вытянули шеи, наблюдая, как жрец своим жезлом раздвинул тростниковые стебли, из которых были сплетены стенки клеток.
Теперь птицы были свободны. Они могли улететь либо вместе, в радостном единении — и это считалось бы добрым предзнаменованием, сулящим удачный брак, — или порознь, на горе тем двоим, что сейчас сидели на носилках. Многое зависело от благосклонности Чококана.
Накойя даже зажмурилась, вцепившись старыми пальцами в амулет, который держала под подбородком. Никому не было дано увидеть, что выражает спрятанное под маской лицо Бантокапи, но его невеста невидящими глазами уставилась в пространство, как будто ритуал в роще лишил ее не только последних сил, но даже интереса к происходящему.
Еще один удар гонга — и слуги широко раздвинули бумажные перегородки в стенах залы.
— Да будет этот брак благословен на виду у небес, — провозгласил жрец.
Служители слегка встряхнули клетки, чтобы согнать птиц с жердочек. Самочка сердито заверещала и захлопала крыльями, тогда как самец взмыл в воздух, облетел весь зал по кругу над головами гостей и ринулся вниз к своей подруге. Он сделал попытку пристроиться на жердочке рядом с ней, но она встопорщила перышки и снова яростно захлопала крыльями, да еще несколько раз ударила его клювом. Самец отпрянул, потом снова подлетел, но на этот раз она взвилась под своды зала, и ее крашеные крылья замелькали в воздухе с такой скоростью, что казались зеленоватым туманным облачком. С громким щебетом она устремилась к свободе и исчезла, растворившись в сиянии солнечных лучей. Самец плотно обхватил коготками освободившуюся жердочку. Взъерошенный, он негодующе потряхивал маленькой головкой. Все замерли в молчаливом ожидании. А он почистил клювом хвостик, вспорхнул на крышку клетки и там позволил себе облегчиться. Прошла неловкая, напряженная минута; верховный жрец лишь шевельнул пальцем — в этом движении сквозило едва заметное, но бесспорное раздражение — и смущенный служитель прогнал прочь оскандалившегося самца. Все глаза следили за ним, пока он лениво очертил в воздухе несколько кругов, а потом уселся на цветочную клумбу у самого дверного проема и принялся клевать гусениц.
Перья и парчовые банты всколыхнулись, словно волна пробежала по людскому морю. Верховный жрец кашлянул, устало опустив жезл.
Наконец он взглянул на Банто, который сидел, словно окостенев, с неестественно выпрямленной спиной, и сказал:
— Восславим доброту Чококана, и да послужит нам предостережением урок, который он нам преподал. Пусть, следуя его наставлениям, эта пара обретет милость, понимание и прощение. — Он снова прокашлялся. — Из предзнаменования следует, что в браке, который заключен сегодня, потребуется дипломатия, ибо как муж и жена эти два отпрыска благородных домов должны неизменно стремиться к единству. Такова воля богов.
В зале стояла гнетущая тишина. Служители и гости ожидали, что жрец продолжит поучение. Наконец стало очевидно, что он не собирается ничего добавлять к сказанному, и раздался очередной удар гонга. Служители освободили Бантокапи от свадебной маски, и теперь он стоял лицом к лицу с Марой, которая казалась ошеломленной. Только чуть прищуренные глаза и едва заметно нахмуренный лоб показывали, что она вообще осознает происходящее.
— Обменяйтесь венками, — подсказал жрец, как будто опасался, что молодая пара может позабыть об этом.
Банто наклонил голову, и Мара надела слегка увядший венок поверх его темных волос. Когда Банто выпрямился, этот ритуальный головной убор съехал немного набок. Затем Банто придвинулся к ней, чтобы также короновать венком и ее; и тут Мара почувствовала, что от жениха слегка попахивает вином.
Она нахмурилась сильнее. В течение того часа, когда она предавалась благочестивым размышлениям, жениху полагалось, согласно обычаю, разделить глоток вина со своими холостыми друзьями; считалось, что это должно принести им удачу в делах и в выборе будущих жен. Однако было похоже на то, что Банто с приятелями опустошили не только ритуальный кувшин, но и еще два-три таких кувшина сверх того. Уязвленная столь неблагоразумным отступлением от правил, она почти не слышала слов жреца, который объявил их мужем и женой. Она даже не поняла, что ритуальная часть церемонии закончилась, и очнулась лишь тогда, когда вокруг раздались громкие голоса гостей, которые спешили поздравить новобрачных. Другие забавлялись тем, что осыпали молодую пару хитроумно сложенными разноцветными бумажными фигурками на счастье, и потребовалось несколько минут, чтобы улеглась эта пестрая метель.
У Мары хватило выдержки, чтобы сохранять на лице улыбку. Теперь настало время, когда каждому гостю полагалось представить свой свадебный дар: это могло быть произведение искусства, или декламация стихов, или музыкальное сочинение. Среди них могли оказаться весьма изощренные и дорогостоящие сюрпризы, оплаченные знатнейшими властителями Империи. Поговаривали, что Имперский Стратег доставил сюда целую театральную труппу со всеми необходимыми костюмами и декорациями. Но выступления этой труппы можно было ожидать лишь через несколько дней, поскольку, согласно обычаю, вначале шли представления, заготовленные гостями самых низких рангов.
Вытащив попавшую ему за ворот бумажную фигурку-амулет, Бантокапи избавил себя от скуки первых выступлений, сославшись на необходимость размяться и переодеться во что-нибудь более удобное. Традиция запрещала ему уводить в постель молодую жену, пока последний из гостей не представит зрителям свой дар, а тяжелый свадебный наряд Мары настолько скрывал ее лицо и фигуру, что разглядывать девушек-рабынь было куда более занимательным времяпрепровождением. Мара учтиво приняла извинения своего господина:
— Я побуду здесь, супруг мой, чтобы самые незначительные из наших гостей не остались обделенными благодарностью Акомы за их приношения.
Бантокапи презрительно фыркнул, догадываясь, что она избегает его. С ней он разберется потом, а впереди ожидался большой пир с нежной музыкой и доброй выпивкой; и еще предстоял такой момент, когда его братья впервые поклонятся ему, поскольку он теперь властитель Акомы. Широко улыбнувшись, не утруждая себя тем, чтобы поправить съехавший на ухо свадебный венок, он хлопнул в ладоши, и рабы вынесли его носилки из зала.
Мара осталась на месте, хотя большинство гостей последовали примеру Бантокапи. Солнце приближалось к зениту, и знойное марево уже мерцало над дальними пастбищами нидр. Наиболее знатные гости разошлись по отведенным им покоям и послали слуг за прохладительными напитками и за сменой одежды. А затем, словно птицы в ярком оперении, они явились вновь, чтобы подкрепиться ароматным мороженым, охлажденными плодами йомаха и вином сао в ожидании более сытного угощения, которое будет им предложено в прохладные вечерние часы.
Но более захудалые гости оставались на местах в зале, в жаркой духоте — несмотря на открытые двери, — пока нанятые ими исполнители или одаренные члены их семейств разыгрывали сцены, пели или читали стихи, тем самым воздавая дань новобрачным из Акомы. На свадьбах менее родовитых персон жених или невеста могли из любезности посмотреть несколько первых выступлений, но в знатных домах по-настоящему примечательные события вершились позднее, и чаще всего новобрачные оставляли выступления первого дня для развлечения слуг, которые в эти часы почему-либо окажутся свободными.